фестиваль театр
В польском городе Торунь проходит 17-й международный театральный фестиваль "Контакт" — старейший из когорты восточноевропейских фестивалей, среди которых и открывшийся только что в Москве Чеховский. "Старшего брата" навестил РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Юному старейшине в этом году исполнилось шестнадцать. В 1991 году директор местного торуньского театра Кристина Майснер, как и все в тогдашней восточно-центральной Европе (белградский БИТЕФ, конечно, старше, но Югославия всегда была на особом положении среди соцстран), переживавшая радость от возможности новых контактов с большим миром и потребность в них, устроила фестиваль. Так и назвала — "Контакт". Уже потом, хотя и очень скоро, появились похожие фестивали в словацкой Нитре и чешском Пльзне, "Балтийский дом" в Санкт-Петербурге и Чеховский в Москве, фесты в Риге и румынском Сибиу — все эти знаменитые теперь места, где восток и запад театральной Европы встречались после падения железного занавеса, узнавали друг друга и перемешивались. Где создавались новые имена и формировался новый рынок.
Читать программы прошлых фестивалей — весьма поучительное занятие. Был период, когда пространством контактов стал казаться весь мир: в послужном списке торуньского феста — спектакли из Китая и Вьетнама, из Америки и Туркмении (есть ли там вообще сегодня нечто, что можно назвать театром?). А сейчас, судя по афише 17-го "Контакта", наступил момент, когда и Франция с Англией на новом витке истории кажутся далекими и чужими. Не до экзотических пришельцев из других миров, со своими центральноевропейскими проблемами бы разобраться. Так что торуньский фестиваль, можно сказать, постранствовав по свету, вернулся к себе "домой" (в противоположность, например, нашему все более всемирному Чеховскому). И сегодня его ареал — от балтийских стран до балканских по вертикали, от Берлина до Москвы по горизонтали.
Кстати, в отличие от политического и экономического статус-кво, театральный по-прежнему утверждает большую близость к Москве, чем, скажем, к Парижу. И не только потому, что ни один год не обходится тут без русского спектакля (на сей раз им был "Переход" в постановке Владимира Панкова). По традиции на торуньском фестивале все спектакли переводят, кроме польского и международного английского, еще и на русский язык — для гостей с востока. Интересно, случись такой международный фест хотя бы в Киеве, стали бы тратиться на русский перевод? Про Таллин и Вильнюс даже не говорю.
Сегодня на фестиваль возвращаются те, для кого успешная европейская карьера начиналась именно здесь. Один из них — Алвис Херманис, недавний лауреат нашей "Золотой маски" и европейской премии "Новая театральная реальность". Как знаменитость его пригласили в Торунь не с одним, а с двумя спектаклями. И если "Соня" по рассказу Татьяны Толстой ездит много, побывала совсем недавно и в Москве (см. Ъ от 4 апреля), то "Латвийские истории" режиссер вывозить из Риги не любит, считает их слишком привязанными к языку и к контексту его страны. Тем интереснее остановиться на них поподробнее.
Это даже и не спектакль, а цикл коротких, по полчаса, театральных миниатюр. В Торуне показали шесть, а всего их девятнадцать, по количеству актеров в труппе Нового рижского театра. В Риге эти одноактные спектакли идут блоками — за вечер можно посмотреть три-четыре истории. Дебютной идеей для спектакля стал, с одной стороны, хрестоматийный метод наблюдений, которому обучают студентов театральных вузов. С другой стороны, господин Херманис уподобил своих актеров журналистам — он дал им "редакционное" задание: выйти из стен театра в большую жизнь, найти какого-нибудь простого человека, пообщаться с ним, порасспросить о его жизни, а потом вернуться в театр и показать этого человека. За полчаса сценического времени нарисовать портрет судьбы.
Декораций на сцене почти никаких, хотя для каждой истории оформление разное. "Латвийские истории" — это живые очерки, в основном монологи, причем театральная технология их "написания" очень умна и точна. Актеры не занимаются никакими привычными театральными "перевоплощениями", не стремятся к какому-то портретному сходству, но и сухими наблюдателями-документалистами они не стали. О своих героях они говорят то в первом, то третьем лице, причем кто-то эти магические театральные переходы от "я" к "он" делает внятными, кто-то ходит туда-сюда через границу незаметно.
На обложке программки — самодеятельный графический портрет президента Латвии Вайры Вике-Фрейберги. На сцене — солдат, собирающийся по контракту служить в Ираке; воспитательница из детского сада; женщина — шофер такси, у которой умер муж; бывший моряк, одиноко живущий на глухом побережье; два увлеченных театром воспитанника детского дома; стриптизерша из рижского ночного бара... Как говорит Алвис Херманис, он хотел, чтобы в каждом конкретном случае на сцену выходил не просто его актер, но и не "оживший" на подмостках человек из толпы, а как бы кто-то третий, плод встречи этих двоих. Так и получилось: не волшебная художественная фантазия, но и не равная самой себе, голая и скучная правда жизни. Можно сказать, Новый рижский театр нарисовал уникальный пейзаж общества. "Латвийские истории" похожи на социологическое исследование, выполненное не научными, а художественными средствами. Но гораздо важнее, что это бесценный опыт, в котором современный театр и сегодняшняя жизнь нашли общий язык.