Возвращение репутации

Успех Конкурса имени Чайковского зависит от его жюри

доказывает Сергей Ходнев


Это только кажется, что Конкурс имени Чайковского — просто международный музыкальный междусобойчик, только громко обставленный. Его не музыканты сами себе придумали, его создало советское государство — а создав, не могло не указать ему дополнительные цели, не очень совпадающие с той прекраснодушной новоевропейской идеей, что талантливейшие-де среди музыкантов должны выбираться в публичном состязании. Основанный в оттепельные годы конкурс должен был демонстрировать всему миру не только успехи советской исполнительской школы, но и миролюбивую открытость Советского Союза всему просвещенному человечеству. В этом смысле мальчишеская улыбка самого первого и самого известного лауреата конкурса Вэна Клайберна (всей стране советов известного как "Ван Клиберн" или и вовсе "Ваня") парадоксальным образом стала почти таким же знаком эпохи, как и улыбающееся лицо Юрия Гагарина в скафандре. Тот ярче яркого олицетворял триумф советской науки, а "Ваня Клиберн" волей-неволей демонстрировал тот тезис, что музыка — при идеологически выверенном подходе и при отеческом внимании государства — может самым волнующим образом объединять культуры и нации даже в состоянии холодной войны.

Потом эта первоначальная ослепительность поблекла, конкурс, безусловно сохраняя титулатуру "одного из самых престижных в мире", все больше был похож именно что на "один из". Что само по себе не плохо и не хорошо — и было бы даже похоже на самое желательное и добротное развитие событий, если б конкурс так и жил бы себе да жил, вельможно старясь и обрастая традициями, как его европейские "коллеги". Но так выйти не могло. Устояв в перестроечные и постперестроечные годы (нынешний перенос конкурса на год вперед против законного срока — дело беспрецедентное, не случавшееся даже в самую трудную пору), конкурс тем не менее понес немалый урон. Главным образом в смысле своей репутации — как международной, так и внутренней,— которая стала в конце концов далеко не такой вельможной, как в 1970-е или 1960-е. Много интересного, в частности, стали рассказывать о мотивах, стоявших на самом деле за решениями жюри,— такие рассказы возникали и раньше, без них вообще не обходится никакой конкурс, но тут рассказы стали особенно живописными. Ну, и организация не блистала: как в смысле здравости и удобства всего происходящего во время самих состязаний, так и в смысле некоторых бухгалтерских чудес, производимых над финансированием конкурса. Все эти малоприятные слухи и разговоры в какой-то момент до такой степени слились с самим названием конкурса, что уже казалось — а не лучше ли будет в таком случае вообще приостановить череду конкурсов, если уж так категорически не получается делать из них события всесторонне, по-настоящему и заслуженно уважаемые?

Может быть, так действительно было бы проще, да и пикетов наверняка никто не проводил бы — музыканты нашли бы, где посостязаться, в самом деле. Но конкурс проводится вновь. Можно даже сказать, заново — в сдвиге на один год помимо всего прочего видится еще и какой-то полусимволический-полумагический жест вроде подковы на счастье. Опять-таки с заботливой отеческой лаской со стороны государства — и в сущности, по государственной инициативе. И все же государство здесь не всесильно: куда в большей степени, чем от деклараций, денег и обещаний, будущее конкурса зависит сейчас от того, как именно будет действовать нынешнее жюри.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...