Игорь Маркин: я готов показать и вещи, к которым у меня душа совсем не лежит
С хозяином музея ART4.RU коллекционером ИГОРЕМ МАРКИНЫМ побеседовала ИРИНА Ъ-КУЛИК.
— ART4.RU — это музей, показывающий ваши личные пристрастия или все же объективно представляющий русское искусство второй половины ХХ — начала ХХI века?
— Это музей современного искусства. Конечно, я не обладаю академическими познаниями, но я читал книги, говорил с галеристами, критиками, пытался понять историю этого искусства. Из этого возникала энергия, необходимая, чтобы найти нужную работу, нужного художника.
— Чем ваша версия новейшей истории русского искусства отличается от представленной, скажем, в Третьяковке на Крымском Валу?
— У Третьяковки волею судеб последние 15-20 лет нет денег, так что лучшие работы неминуемо уходили на Запад, попадали к коллекционерам, в том числе и ко мне. Я очень уважаю Андрея Ерофеева, которому Третьяковка обязана своим собранием искусства последней четверти века, он — настоящий подвижник, но его собрание, как и коллекция Пьера Броше,— это в основном то, что художники не смогли продать, этакий мусор из мастерских. У меня же были возможности покупать все самое лучшее, все самое дорогое.
— А от коллекции фонда "Екатерина" вы чем отличаетесь?
— Амбиции и подход у них такие же, как у меня, но это более молодая коллекция. У них намного меньше имен. У меня порядка ста художников в коллекции, а у них — 20-30. Но у нас много пересечений. Например, "Теннисистка" Олега Кулика, увы, есть и у меня, и у него. Причем Кулик мне обещал, что второго экземпляра в России нет, что он его в Швейцарию продал, засранец.
— А официальное советское искусство вы не думали включить в экспозицию — ради музейной объективности? Есть же у вас в собрании Наталья Нестерова, которая находится на грани разрешенного и нонконформистского искусства.
— Меня советское искусство раздражает, я считаю его плохим — как может быть хорошим искусство вне свободы, вне желания изобрести что-то новое?
— Музейщику, в отличие от коллекционера, наверное, приходится поступиться личными пристрастиями и, объективности ради, выставлять и собирать вещи, которые ему самому не нравятся.
— Я готов показать и вещи, к которым у меня душа совсем не лежит. Например, Дубосарский и Виноградов. Я даже не могу объяснить, чем это мне не нравится,— я ж не искусствовед, я радиоинженер. Вот Константин Звездочетов мне намного больше нравится, у него больше индивидуальности, больше русскости.
— А что у вас в экспозиции самое любимое?
— Я очень люблю шестидесятников — Краснопевцев, Вейсберг, Харитонов, Яковлев, Дмитрий Лион. Они такие домашние, все делалось на кухне и чемоданного размера, чтобы можно было вывезти. Именно это, а не соцреализм — честный образ эпохи. Дальше идут 70-е — Булатов, Кабаков, для меня именно он номер один. 80-е — это Файбисович, у меня одна из любимых картин — это портрет Льва Рубинштейна в метро, Леонид Пурыгин. А дальше — Константин Звездочетов, Алексей Калима, Дмитрий Гутов, Валерий Кошляков.
— То есть вам самому прежде всего нравится добротная живопись?
— Живописи в коллекции перебор — и я хочу уравновесить ее какими-то новыми медиа и объектами. Преимущество музея в том, что можно заказывать работы под конкретное место. И сейчас мы заказываем множество объектов. Придя в музей, даже искушенная публика увидит не только знакомые вещи, но и совсем новые, сделанные специально для нас. Музей строился два года, год назад я стал покупать работы уже под него. Я понял, что коллекция не равна музею, что невозможно просто автоматически превратить одно в другое. Живопись-графика — скучная вещь, а мы должны привлечь людей. Я хочу развесить картины шпалерно. Это будет неожиданно — все же привыкли, что музеи современного искусства выставляют воздух, а воздух можно и бесплатно посмотреть. А мы все битком набьем. И подписи под картинами не будем вешать. Зато поставим компьютеры, где можно будет найти информацию про все экспонаты и всех художников. И постараемся выставлять интерактивные работы, всякие новые медиа — чтобы увлекательнее было. И еще мне очень важна атмосфера. В наших советских музеях атмосфера традиционно негативная. Там зрителей не ждут и им не рады. Там нельзя фотографировать — а у нас можно. Можно взять книгу и читать ее прямо в зале, можно взять стаканчик кофе и ходить по выставке прямо с ним.
— А не боитесь, что прольют на искусство?
— Будем рисковать. Если публике будет неуютно, она не придет — а зачем мы тогда открываемся. У нас вход — 200 рублей, самый дорогой, наверное, музей в России. Так что публика должна получить не меньше удовольствия, чем можно за те же деньги получить в кино.
— А зачем вам 200 рублей? Рассчитываете, что музей станет прибыльным делом?
— Нет. Просто чтобы весь этот механизм функционировал. Если предприятие ничего не производит, то сотрудники просто перестают что-либо делать. Но у нас будет и бесплатное искусство — инсталляции и видео в витринах, которое будут показывать круглосуточно. Вот еще лавочки поставим — и пусть сидят, грызут семечки и смотрят. Музей маленький — но мы выплескиваем наше искусство наружу, на улицу. А еще мы объявили конкурс на памятник Ельцину — сразу после того, как он скончался, и Церетели заявил, что уже делает монумент. В августе сделаем выставку проектов и какой-нибудь установим вот тут, в скверике возле школы. Надо соперничать с официальной системой. А Ельцин — достойный повод, мы к нему хорошо относимся.
— У вас все время будет одна и та же экспозиция?
— Мы будем держать ее максимальное время в году. Но у нас будет не меньше трех выставок в год. Вот хотим привезти немецкого художника Нео Рауха. Но западные выставки мы будем делать максимум раз в год — это дорого. Из русских в ближайших планах у нас Дмитрий Лион. Еще готовим Пурыгина, Свешникова, Новикова. Звездочетова. А еще будет выставка "Краснопевцев за миллион" — с той самой картиной, ушедшей за рекордную сумму на торгах Soteby`s. Такое сочетание дешевого пиара с серьезной выставкой.
— Правда, что вы хотите делать сеть музеев ART4 по всей России?
— Да, как Гуггенхайм. Мы не знаем, сколько времени будут ходить в Москве на постоянную экспозицию. Так почему бы ее не прокатить по регионам, где смотреть вообще нечего, но это не значит, что люди не готовы смотреть.