30 мая в Санкт-Петербургском государственном университете выступил с презентацией автобиографического романа "Луковица памяти" 79-летний нобелевский лауреат Гюнтер Грасс. Одного из самых скандальных писателей XX века слушала КСЕНИЯ ДРУГОВЕЙКО.
Общественный резонанс и жестокая критика — привычные спутники почти каждого романа Грасса, начиная с данцигской трилогии ("Жестяной барабан", 1959; "Кошки-мышки", 1961; "Собачьи годы", 1965), несмотря на то что он, в сущности, никогда не стремился эпатировать и шокировать. Его единственная задача, как признался Ъ писатель, — стремление беспристрастно "отражать реальность, имеющую разные ипостаси, в том числе и чудовищные".
Обвинения в аморальности, титул "монстра похабщины" кажутся тем более абсурдными, чем дольше смотришь Грассу в глаза, чем глубже вслушиваешься в его спокойный прохладный голос, чем внимательнее наблюдаешь за его мимикой. Он неизменно откровенно и подробно отвечает на вопросы, которые задавались ему, должно быть, не меньше сотни раз за последние годы. Вопросы, связанные с непростыми отношениями истории и художника, у которого, как известно, есть два пути — жить вне всякого времени и пространства или проживать реальность дважды, внешне реагируя на ее вызовы и переживая их внутри. Второй путь куда более тернист: мало кто обнаруживает в себе способность обнажить изнанку с железной решимостью Гюнтера Грасса. Для него история — данность, элементы которой нельзя оценивать избирательно, стыдливо пролистывая одни страницы и показательно заучивая наизусть другие.
Знакомый романисту не понаслышке гитлерюгенд, его "палаточные лагеря и песни у костра" — лишь один из этапов бытия, а не повод для скандалов, разгоревшихся вокруг двух страниц "Луковицы памяти" и демонстрирующих удручающее ханжество немецкого общества. Признав наконец вину прошедших поколений, оно все еще отчаянно пытается стереть из собственной памяти строки обвинительных приговоров — полвека назад писателя хулили за пародийно-гротескное изображение нацизма, сегодня клеймят за редкую откровенность: Грасс признался, что мальчишкой был призван не в Вермахт, а в войска СС. Русскому читателю он оказывается как будто ближе, чем немецкому, — быть может, потому, что в России, несмотря ни на что, никто не стремится отказываться от воспоминаний о своих палаточных лагерях и песнях у костра.
Так уж сложилось, что писатель, знаменитый не только словотворческим даром, но исключительным нонконформизмом, воспринимается как гуру во всех вопросах бытия. Грасса о политике спрашивают охотнее, чем о литературе, о социальных проблемах — чаще, чем об искусстве. Между тем он заметно оживает и даже откладывает курительную трубку, с которой обычно не расстается ни на секунду, именно во время обсуждения тонкостей творческого процесса — недаром он не только романист, эссеист, поэт и драматург, а еще и скульптор, неравнодушный, кроме того, к музыке (стоит вспомнить хотя бы его затею с чтением "Моего века" под ударный аккомпанемент Гюнтера (Бэби) Зоммера). В эти моменты он уже не кажется строгим и бесстрастным: рассказывая о текстах, первая редакция которых пишется от руки за конторкой, а вторая набирается на "старенькой, но потрясающе красивой 'Оливетти'", он не менее эмоционален, чем во время публичного чтения отрывков "Траектории краба" и пресловутой "Луковицы", крайне экспрессивного, почти самозабвенного.
Получивший в 1999 году Нобелевскую премию "за то, что его игривые и мрачные притчи освещают забытый образ истории", Грасс с годами стал заметно мягче — в его новых текстах больше горечи, но меньше яда, сарказм заменился печальной иронией. Кажется, что история, которую романист пишет сегодня, уже не столько откровение, рассчитанное на читателя, сколько исповедь перед самим собой, вызванная внутренней потребностью в переоценке прежних взглядов — для подведения итогов и открытия новых страниц.