Характер российской экономики беспокоил российское правительство с середины 90-х настолько серьезно, что к 2006 году не могло не появиться оформленной концепции развития инноваций в стране. «инновационная машина», оплачиваемая нефтью, собирается буквально на наших глазах. Будет ли она работать? Обязательно будет: какие-то из импортированных из иностранной практики «лоскутков» обязательно будут адекватны российской действительности. Но не стоит ждать, что эффект от них будет адекватен затратам.
Сложно сказать, кто впервые в новейшей истории России произнес в Белом доме слово «инновации» с нужной интонацией и в достойном контексте — так, чтобы аппарат правительства заинтересовался происходящим. Тезисы о необходимости инновационного развития российской экономики были популярны в среде экономистов в начале 90-х — собственно, лозунг перестройки экономической системы, не способной более генерировать инновационные решения (точнее, не способной осуществлять полностью цепочку инноваций — от идеи до отработанной промышленной технологии), лежал в основе политики правительства Егора Гайдара, необходимостью инновационного рывка нередко обосновывали необходимость приватизации.
Вообще, слово «инновации» в новейшей истории России подзабыто. Напомним, именно в наукоемкие инновационные технологии намеревались инвестировать такие структуры, как МММ, фонд «Тибет». «Инновационная парадигма» привлекала тогда абсолютно всех — многие олигархи, начиная от Михаила Ходорковского (МЕНАТЕП создавался во многом под «инновационным» флагом) до Кахи Бендукидзе (вспомним о корпорации НИПЕК, профильной деятельностью которой считались биотехнологии), начинали именно с нее. Что случилось с инновациями в российской экономике в середине 90-х? Совершенно естественная вещь: все российские предприниматели по мере освоения новой экономической реальности поняли, что никакой изобретенный российскими учеными лазер не даст такого роста, как нефть или девелоперские проекты. С этого момента слово «инновации» перестали произносить предприниматели и начали произносить, с одной стороны, академики РАН, стремящиеся вернуть себе финансирование из бюджета, с другой стороны — лоббисты военно-промышленного комплекса, достаточно успешно внедрившие в сознание деловой элиты плохо обоснованный, но довольно убедительный миф о высоком инновационном потенциале ВПК в СССР. Поскольку и те, и другие, как правило, произносили термин «инновации» исключительно в комплексе с такими сентенциями, как «великая научная держава», «обороноспособность и геополитическое значение», не говоря уже о «цивилизационных вызовах XXI века», правительство Виктора Черномырдина, равно как и последующие, относились к его любителям с сильным подозрением. Во-первых, потому, что примерно те же слова на митингах произносили наиболее «подкованные» ораторы оппозиционной КПРФ, во вторых, как ни относиться к деятелям правительства Черномырдина, экспертизу компетентности «инновационных программ», заносимых в правительство лоббистами науки и ВПК, они легко производили «на глаз»: просто эти программы были написаны на принципиально ином языке, нежели использовался в Белом доме.
С 1998 года в течение трех-четырех лет слово «инновации» в окрестностях правительства практически не произносилось. Единичные попытки внедрить в умы правительственных чиновников концепции «инновационного развития» как средство, с одной стороны, организовать «импортозамещение», с другой стороны, повышения конкурентоспособности российских компаний наталкивались на простой вопрос: «И что же, вы хотите, чтобы бюджет РФ тратил на это деньги? А где их взять?» Так бы и оставаться российской экономике неинновационной (кстати, ничего особенно позорного в этом нет — в мире существуют примеры успешных экономик, не акцентирующих внимание на инновационной деятельности, например Австралия, Испания, ЮАР, Чили, равно как существуют и провальные проекты государственной инновационной политики — Индонезия, Филиппины, Куба), если бы не «голландская болезнь».
Десятилетие прохладного отношения государства к инновациям завершилось — структурные перекосы и продолжающееся технологическое отставание экономики России от ведущих экономик мира стали, как минимум, обсуждаться.
СТЕКЛО, БРЕВНО, БЕТОН И ПЛАСТИК
В феврале 2004 года национальная система поддержки инноваций была обсуждена Госсоветом при президенте России, и с этого момента можно теоретически говорить о том, что «инновационная политика» в России, по крайней мере, разрабатывается. То, что случилось потом, очень удивляет экспертов в этой области во всем мире до сих пор: инновационная политика в стране была описана Минобрнауки, Минэкономразвития и Минпромэнерго в течение каких-то полутора лет. «Каркас» инновационной системы создается на наших глазах.
Подобных темпов развития в мире еще не знали — государственная политика в области инноваций формировалась в Евросоюзе в течение полутора десятилетий, в Японии и Южной Корее — около 20 лет, в большинстве других стран Юго-Восточной Азии — в течение нескольких лет. Отметим, МЭРТ не скрывает, что строя «инновационный каркас», намерен импортировать лучшее из существующих мировых практик в кратчайшие сроки. Отметим также, что уже к 2008 году исправить «каркас» будет достаточно сложно.
Что же он собой представляет? На первый взгляд сооружение грандиозное. Это и налоговые льготы ключевым «инновационным» секторам экономики, и «фонд фондов», который будет осуществлять венчурные инвестиционные проекты, и революционные положения отдельной части Гражданского кодекса, посвященной интеллектуальной собственности, и многое другое. Главная беда конструкции в том, что она, похоже, сшита из совершенно разномастных кусков, а основной целью разработчиков было создание хоть какой-то экономической политики в области инноваций.
Концептуально идея инновационной политики в России — это, с одной стороны, совершенно типичная для действующего кабинета министров идеология «позитивной дискриминации», с другой — относительно новая для страны и популяризирующаяся главой Минэкономразвития Германом Грефом идея бюджетных инвестиций в инфраструктуру. От ранее пропагандировавшейся Минобрнауки и Мининформсвязи концепции «выращивания частного бизнеса» (напомним, главы этих ведомств Андрей Фурсенко и Леонид Рейман до последнего времени ставили на «бизнес-инкубаторы», «технопарки» и прочие «поддерживающие» инновационный бизнес технологии) конструкция получила немного. Тем не менее, следы прежней концепции в ней сохранились. Например, перечень «критических технологий», составленный Минобрнауки, до сих пор во многом рассчитан на развитие инновационного процесса в компаниях и структурах, ориентированных на развитие технологических инноваций с нуля. На вопрос: какие типы инноваций поддерживаются Российской Федерацией, однозначного ответа нет. Принято делить инновации по степени улучшения (базисная или улучшающая), по характеру деятельности (управленческая или производственная) или по технологическому параметру (продуктовая или процессная) — всего шесть типов.
Госполитика ориентирована на поддержку производственных и продуктовых инноваций. Отметим, что этот перекос еще отразится на работе всей системы: мировая практика последних 50 лет показывает, что такая инновационная политика успешно реализуется в очень немногих странах (Швейцария и Финляндия — в области приборостроения и машиностроения, Япония — в области микроэлектроники), а производственные инновации требуют достаточно высокой культуры корпоративного управления в стране — провалы чаще всего случаются именно там.
Впрочем, отказ от однозначной поддержки лишь базисных инноваций (создающих абсолютно новый продукт или технологию, а не улучшение уже существующих) — это уже плюс: базисные инновации слишком рискованны, хотя и высокоприбыльны. Именно на поддержку базисных инноваций ориентированы создающиеся в 2006 году по инициативе МЭРТа фонды фондов — Российская венчурная компания и Венчурный фонд IT-индустрии под управлением Леонида Реймана.
Сохраняется в РФ и система технопарков — правда, в новой концепции она существенного развития не получает. Поддержка же улучшающих производственных инноваций в основном сконцентрирована в других элементах конструкции — в системе налоговых льгот, в том числе на проведение НИОКР, в преференциях, например по уплате ЕСН и ряда других налогов, компаниям в секторе оффшорного программирования, но в основном в системе ОЭЗ. Система особых экономических зон в России формально не связана с инновационной деятельностью, однако не секрет, что именно с ними и с планами главы управляющего зонами ведомства РосОЭЗ Юрия Жданова связаны важнейшие «инновационные» надежды правительства. Из четырех типов ОЭЗ только один — технико-внедренческие зоны — может быть отнесен к элементам инновационной политики.
Инновации в области логистики или сервиса давали весомый вклад в развитие многих экономик мира. Кстати, такой инструмент, как инвестиционный фонд, также может рассматриваться отчасти как способ поддержки инноваций — правда, лишь косвенно и на крупных предприятиях.
НЕВИДИМЫЙ СЕКТОР ИННОВАЦИОННОЙ ПОЛИТИКИ
Еще одним элементом инновационной политики государства следует признать никогда не объявлявшиеся таковой реформы в российской науке и системе высшего образования. То, что эти реформы — в том числе реформы Российской академии наук, системы финансирования оставшихся неприватизированными институтов, стратегии приватизации научных центров, обсуждающийся допуск частных компаний к финансированию вузов — должны быть дополнением к такой политике, никто не спорит, а активность правительства в этой области, в том числе и в виде принятия нового закона об автономных некоммерческих организациях, и перевода РАН в «ручное управление», говорит о том, что процесс идет и тут. Наконец, еще одной составляющей новой инновационной политики страны, которая должна по идее венчать усилия Белого дома в этой области, является система идеологического управления всей системой. Пока идеологий экономической политики, исходя из которых правительство собирается «наращивать» на «инновационный каркас» новые требующиеся меры по поддержке инновационного процесса, несколько. Так, Минэкономразвития достаточно отчетливо ориентируется на так называемую кластерную политику экономического развития, Минпромэнерго — на чисто отраслевые программы развития, в том числе и реализуемые в рамках федеральных целевых программ, Минобрнауки и вновь создающаяся премьер-министром Михаилом Фрадковым комиссия по развитию высоких технологий — на создающийся гибрид «ручного управления» инновационным процессом и системного воздействия государства на складывающийся в экономике баланс инвестиционных перетоков между отраслями экономики.
Теоретически ничто из вышеперечисленного не противоречит друг другу, однако уже сейчас очевидно, что «инновационная машина» собирается «на коленке» по принципу лоскутного одеяла. К тому же, похоже, что «инновационные сдвиги» в экономике российское правительство считает отдельным направлением — за счет инновационного развития оно рассчитывает решить проблемы экономического развития «неинновационным способом». А между тем большинство исследователей склоняется к тому, что никаких отдельных «инновационных секторов экономики» не существует в принципе. Отметим, что проблемы с формулированием национальной инновационной политики в России начинаются с самой постановки вопроса. Есть ли вообще проблема с инновационным развитием в экономике страны? До сих пор однозначного ответа на этот вопрос не существует.
ИСПЫТАНИЕ СБОРКОЙ
До сих пор классическим исследованием в этой области является статья коллектива авторов ЦЭФИР и Института экономики переходного периода (ИЭПП) «Инновационная активность российских фирм», завершенная в мае 2004 года. Несмотря на то, что Ассоциация менеджеров России еще в 2005 году оценивала в докладе «Инновационное развитие» количество инновационно активных компаний в 10-12%, данные ЦЭФИР и ИЭПП показывают, что с точки зрения экономической науки инновационная деятельность в российских компаниях находится на достаточно высоком уровне: 87% российских компаний из числа опрошенных сообщили, что осуществляют деятельность, которую принято относить к инновационной. При этом выявленный характер инновационной активности, похоже, практически не пересекается с теми направлениями инновационной активности, которые собирается поддерживать «инновационной машиной» российское государство. Приведем лишь некоторые данные из исследования, неоднократно приводившегося соавтором работы Ксенией Юдаевой. Самым распространенным видом инновационной активности является приобретение новых видов оборудования (64% компаний-инноваторов), повышение квалификации персонала (45%) и внедрение новых технологий (36%). К тому же базисные инновации не так популярны: лишь 27% компаний-инноваторов внедряют в производство новые продукты, разработанные по собственной технологии, 34% ориентируются на улучшение существующих продуктов или технологий, 23% ставят на новое оборудование импортного производства, а 15% — на собственные копии иностранных продуктов или технологий.
Дмитрий Татаринов