премьера опера
На сцене парижской Opera Bastille возобновлена постановка "Лоэнгрина" десятилетней давности. Главной ценностью проекта является не режиссерская концепция, а роскошный состав солистов и Валерий Гергиев за пультом, умеющий взволновать публику не только исполнением музыки, но и ее ожиданием. Из Парижа — ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
Премьерная серия спектаклей "Лоэнгрина" совпадает с первой половиной гергиевского фестиваля "Звезды белых ночей" в Петербурге. Так что маэстро приходится все время летать туда-сюда. И при подходе к парижской "Бастилии" — одному из самых престижных и солидных музыкальных театров — и взгляде на ожидающую толпу зрителей как-то сразу чувствуется взаимосвязь пробок между Мариинкой и Пулково и тех "технических причин", которыми на экранах в фойе объяснена задержка "Лоэнгрина". Однако первые же такты знаменитого оркестрового вступления к опере подтверждают, что невероятное для местного этикета получасовое ожидание того стоило. Оркестр расцветает, фирменный гергиевский саспенс заполняет зал, слушатели млеют, и уже примерно на седьмой минуте звучания музыки Вагнера, с которой маэстро ассоциируется уже не только дома, но и на Западе, наступает чувство такого полного удовлетворения, что кажется, что по завершении вступления можно расходиться.
Впрочем, есть и другие магниты в этом спектакле, где собран блестящий состав. Лоэнгрин — лучший вагнеровский тенор Бен Хеппнер, который ровно и красиво одолевает все преграды своей партии. Эльзу ему, правда, подобрали с не очень подходящим для Вагнера голосом, но зато являющуюся олицетворением женственности в современном оперном мире,— это очаровательная Мирей Деланш. Фридриха фон Тельрамунда — главного злодея и измученного комплексами подкаблучника — убедительно сыграл престарелый Жан-Филипп Лафонт. Уверенно влился в звездную компанию могучий мариинский баритон Евгений Никитин в небольшой роли королевского глашатая. Но безусловной владычицей сцены стала Вальтрауд Майер, самая харизматичная вагнеровская певица нашего времени.
Что делать, для ее высокого меццо в этом сочинении подходит только роль завистливой и коварной Ортруды, жены Тельрамунда. Но ничего более притягательного и выразительного рядом с ней просто невозможно было себе представить, так что смысловые акценты в этой опере про борьбу добра со злом оказались несколько сдвинутыми. Даже молча, просто присутствуя все первое действие в хоровой толпе, одним поворотом головы, напряженным движением рук, осанкой госпожа Майер умудрялась притягивать к себе внимание больше, чем кто-либо из участников спектакля, включая лебедя, сопровождавшего Лоэнгрина. Что уж говорить о втором действии, где она запела и где ее колдовские чары сошлись с чем-то подобным в оркестре. Дуэт Гергиева с Майер — это был увлекательнейший разговор двух абсолютно понимающих друг друга музыкантов. При всем при этом ровностью музыкальная сторона спектакля не отличалась, а несколько трудных ансамблевых мест и практически все хоровые эпизоды удивляли полной взъерошенностью.
И все же именно музыкальная сторона оказалась главной ценностью спектакля. Что касается постановки, то она рождала только думы о быстротечности театральных мод. Это ранняя работа режиссера Роберта Карсена, который сейчас славен гораздо более зрелищными и ироничными спектаклями. Среди его последних знаменитых постановок — роскошный "Кавалер роз" Рихарда Штрауса в Зальцбурге и множество спектаклей в той же Парижской опере (в следующем сезоне он продолжает вагнеровскую тему и ставит там "Тангейзера"). На "Лоэнгрине" же, сделанном в 1996 году совместно с художником Полом Стейнбергом, лежит слишком узнаваемая печать 90-х: серые стены безжизненного бункера, торчащая арматура вместо балконных перил, грязная толпа, разруха, военный тоталитаризм и отрезающие от внешнего мира тяжелые ворота, за которыми поначалу тоже нет ничего хорошего — какие-то заброшенные буераки на берегу моря.
И только дважды эти ворота приоткрывают дорогу в рай Грааля — где гиперреалистичная красота (примерно как в только что выпущенном в Большом театре "Борисе Годунове"), совершенно живые деревья, лесное озеро, солнце сквозь листву, почти настоящий лебедь и рыцарь в чем-то древнем и прекрасном. Он приходит оттуда весной, на некоторое время преображается в обычного мужчину, выясняющего отношения с обычной женщиной, и уходит обратно, не понятый ни этой женщиной, ни этой серой, грязной, воинственной массой, в не менее красивую осень, когда с багряных деревьев падают листья. А в качестве несколько надуманного светлого будущего оставляет после себя мальчика, только что бывшего лебедем, с ростком первого в этом бункере зеленого деревца в руках. Хотя понятно, что без райского солнца, оставшегося за тяжелыми воротами, оно все равно загнется.