На фасаде галереи Гельмана установлен огромный живописный портрет Михаила Горбачева. Вчера здесь при невероятном скоплении публики открылась выставка Олега Кулика "Я люблю Горби" — фактически первая персональная экспозиция художника, который известен прежде всего экспозиционными проектами в галерее "Риджина".
Зрители, получившие приглашение с весьма рискованной фотографией известных в арт-мире людей (двух мужчин и одной дамы) и обещанием, что этот день они "запомнят надолго", шли в галерею Гельмана со сладким замиранием сердца. Однако внутри их встретили только обтекаемых форм объекты, оклеенные фотографиями московской жизни и украшенные накладками из оргстекла. На срезах их был виден толстый, толстый слой золота. Вспоминались распиленные гири, и, как Паниковский, зрители испытывали разочарование — но не от отсутствия драгоценного металла, а от его наличия. Слишком красиво.
Кулик придал выставке пышное рекламное обрамление, понимая, что играть надо по-крупному, и если уж провал, то лучше грандиозный. За три года своей деятельности в галерее "Риджина" он сделал головокружительную карьеру едва ли не самого оригинального московского художника, метод которого состоит в манипуляции чужими произведениями. Поначалу он невинно катал картины по залу на колесиках и развешивал их на плечиках; потом вечно порхающий Кулик с нежной улыбкой стал манить в более опасные пределы — зрителя заставляли топтать искусство ногами, становиться соучастником убийства поросенка или издевательства над солдатами, державшими два часа подряд картины на вытянутых руках. Но дело осложнялось тем, что у Кулика сохранились и вполне традиционные авторские амбиции, когда так и тянет нечто изваять самому. Как для любого русского художника, для Кулика то, что он хотел сказать, неизмеримо важнее того, что получилось.
В последнее время Кулик с особым блеском в глазах твердит про идею прозрачности, под которой он понимает непосредственный выход искусства в реальность. В "Риджине" Кулик, получив в распоряжение почти неограниченные средства и власть, стал экспозиционером самой жизни, и это выглядело отсылкой к жизнестроительным амбициям русского авангарда. Однако, по Кулику, "прозрачность", или новая утопия, должна ограничиться пределами искусства (что происходит, когда утопия расцветает в жизни, местное население забыть, очевидно, еще долго не сможет). Говоря о необходимости "выйти в жизнь", Кулик цитирует таких нетипичных авторов эпохи авангарда, как Певзнер и Габо, — они были озабочены исключительно проблемой красивой линии, проблемой стиля.
Объекты Кулика стильны, и неистребим в его творчестве аромат дизайна. Он явно восхищен поверхностью и умножает ее. Все есть товар — таков его вывод о мире, и не случайно все его объекты имеют ручки, то есть могут быть перемещены, а значите и проданы. Однако Кулик провозглашает это не со скептицизмом, а с радостью: у него вообще все что угодно выглядит бодрым позитивным утверждением. Искусство Кулика принципиально далеко от критики: его программа, скорее, — "рьяно присоединиться". Восторг его перед действительностью сродни восторгу соцреалиста. И это некая новая нота в нашем сегодняшнем искусстве.
В своих экспозиционных проектах, несмотря на произвол по отношению к зрителю, по отношению к художнику он разыгрывает фигуру не хозяина, а слуги, который радостно "расшибает лоб". В качестве "хозяина" выбран и Горбачев — человек, чье лицо еще ассоциируется с портретами восьмиметровой высоты. Кулик монументализировал всеобщую ностальгию по чувству причастности и защищенности, по счастью жить "при Сталине" или ком-то другом. Рядом с тысячным митингом на фотографии зрители вспомнили, что и они в тесной галерее чувствуют плечо товарища. Дав упоительное чувство принадлежности целому, Кулик соблазнил прелестью (в церковнославянском смысле этого термина) тоталитарного искусства: портрет Горбачева на фасаде написан как будто Налбандяном.
Кулик в своих выступлениях говорит о необходимости отделиться от "коллективного тела", почувствовать себя индивидуальностью, столь же неповторимой, как пятно на лбу у Горбачева. Но растиражировав это пятно в различных материалах, он на самом деле умножил коллективное достояние. Кулик, который то отпускает, то сбривает бороду в соответствии с тем, к чему он в данный момент "призван", и сам с радостью отдает свою индивидуальность, испытывая типичный для всей нашей культуры мазохистский восторг. Импульсы творчества Кулика, как он сам признает — желания "оскорбить и быть оскорбленным". Его искусство сильно эротизировано, пронизано страстным желанием — принадлежать и иметь, шокировать и понравиться. Чисто русская универсалистская претензия Кулика выражается в жажде не сделать все, но все получить. Он делает "жадное" искусство — что для многих так же неприлично, как и голые люди на пригласительном билете.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ