Накануне фестиваля "Weekend" обратился к крупнейшим деятелям мирового театра, чьи спектакли будут показаны на чеховском фестивале, с просьбой ответить на три вопроса.
Какие чувства вызывают у вас слова "Москва" и "Чеховский фестиваль"?
Питер Брук:
И то и другое вызывает у меня глубокое воодушевление.
Роберт Стуруа:
Чеховский фестиваль на наших глазах превратился в один из важнейших и самых влиятельных фестивалей, в этакий смотр достижений мирового театрального искусства. Для меня лично этот фестиваль имеет другое и не менее важное, на мой взгляд, чисто человеческое значение. Это место встречи с друзьями, коллегами, людьми, которых я знаю и люблю. Это место, где, несмотря на усилия политиканов, старающихся посеять недоверие между нашими народами, нам предоставлена возможность встретиться и просто поговорить.
Роберт Стуруа
Тадаси Судзуки:
Сейчас контакты между людьми и культурами стали легче, люди познают многое из того, что чуждо их собственной культуре. Но не нужно обманываться — тот обмен информацией, который идет благодаря новым технологиям, телевидению или кино, не приносит живого контакта. И только исполнительские искусства — опера, драматический театр, танец — помогают человеку вступить в непосредственный, живой контакт с другими культурами. В этом смысле Чеховский фестиваль делает огромную работу и он очень важен для нас.
Филипп Жанти:
В 1966 году, когда мне было 22 года, мы вместе с другом на автомобиле "Ситроен" предприняли рассчитанную на четыре года кругосветную экспедицию по четырем континентам. Чтобы заработать на пропитание, мы по пути играли маленький спектакль и снимали для ЮНЕСКО фильм о куклах. Нашей первой целью была Москва, где тогда проходила французская выставка. Мы въезжали через польскую границу, и офицер долго искал наши имена в списке гостей выставки, хотя виза у нас была. Нас пропустили, но обязали остановиться в ближайшем маленьком городке и отметить в полиции наши документы. Мы проехали несколько километров по грязной и неровной дороге — и вдруг фары высветили огромного Сталина, нарисованного на чем-то серебряной краской, и рядом указатель с названием "Москва". Мы, к стыду своему, не знали кириллицы и решили, что эта Москва и есть тот небольшой городок, куда нас послали. Всю ночь мы на огромной скорости мчались по шоссе, но Москва, казалось, убегала от нас. Потом все говорили нам, что это было чудо, что нас не арестовали на каким-нибудь блокпосте. И только на следующее утро мы поняли, что такое Москва.
Деклан Доннеллан
Деклан Доннеллан:
Москва — значит, добрые друзья, ужасные пробки, громкий смех, внезапный шок поздней московской весной от сильного запаха сирени. В Москве самые несчастные в мире жертвы моды. В Москве лучший в мире театр. Это место, где тяжелые вещи вдруг кажутся простыми. А простые — тяжелыми (например, проехать пятьсот метров в час пик).
Каким, по-вашему, будет театр будущего?
Филипп Жанти:
В последние десятилетия в театре произошли огромные изменения. Новые технологии открыли новые пути развития, они соединяют людей, страны и континенты. При этом одиночество становится все более привычным чувством человека. Театр мог бы быть одним из последних якорей для человека, последней надеждой на встречу.
Тадаси Судзуки
Тадаси Судзуки:
Если актеры разных культур смогут сосуществовать на одной сцене, объединиться в едином спектакле, говоря при этом на разных языках, то театр останется важен и в мире будущего. Потому что он создает другую культуру — поверх всех единств и различий.
Деклан Доннеллан:
Думаю, театр становится все более и более ответственным делом. В мире, где нормальные частные вещи становятся мусором, где телевидение дискредитирует все естественные личные чувства, где интернет дегуманизирует контакты, где культура утрачивает доверие,— в этом мире театр становится необходимым местом живого, настоящего контакта.
Питер Брук:
На самом деле нет такой вещи, как "театр" или "мировой театр"! И нет у театра никакого будущего — он живет и умирает в течение одного вечера.
Каким вы представляете себе своего московского зрителя?
Питер Брук
Деклан Доннеллан: Зрители в Москве очень внимательные, теплые и чуткие, но звонки мобильных телефонов невыносимы.
Филипп Жанти:
Я не могу забыть тот теплый прием, который нам оказывали в Москве в 70-е и начале 80-х годов. Мои спектакли с тех пор приезжали в Россию не раз, однако сам я не был в Москве двадцать пять лет. Но у меня есть чувство, что для русской аудитории проникнуть в сюрреалистический мир театра по-прежнему легче, чем какой-либо другой аудитории в мире.
Тадаси Судзуки:
Театр, по-моему, должен не воспроизводить то, что написано драматургом, а размышлять, почему именно это было написано. Театр — это размышление с помощью драматурга и пьесы о человеке, об обществе или о мире. Для меня огромное счастье встретить зрителя, который будет размышлять вместе со мной, и тем самым меня вдохновлять.
Питер Брук:
На самом деле нет никаких "зрителей" — ни в Москве, ни где-либо еще в мире. И "актеров" никаких тоже нет. Мир состоит из миллионов человеческих существ, каждый — особенный, но в то же время все одинаковы. Процесс театрального представления — это попытка соединить эти фрагменты в единое целое, принадлежащее всем. Самое большое преступление против человечества — расизм, и театр как раз постоянно напоминает нам о нашем основополагающем единстве.