Культура

22.04.2025, 17:17

Человек, победивший хейт

Григорий Ревзин о наследии Зураба Церетели

22 апреля в возрасте 91 года умер президент Академии художеств РФ Зураб Константинович Церетели. О нем — Григорий Ревзин.

Зураб Константинович Церетели умер. Я думаю, для всех, кто знал его лично (а таких очень много), это известие страшно грустное. Он давно болел, тут понятно было, чего ждать, но это был человек-праздник, очень любивший радовать людей. Это вообще было его главное удовольствие в жизни — дарить радость и ловить ее в ответ. И вот это кончилось.

Надо, вероятно, что-то сказать о его творчестве и жизненном пути, тысячах скульптур, мозаик и майолик, десятках тысяч картин. Это, конечно, нужно делать не теперь, а по прошествии времени, когда искусствоведы будут разбираться с этим наследием, но теперь же тоже нужно. Это трудно не только потому, что его наследие ошеломительно масштабно. Это трудно потому, что в жизни он сделал выбор, который не вписывается в удобные каноны оценки.

Чем запомнился скульптор Зураб Церетели

Это был по-настоящему одаренный художник. У него было феноменальное чувство цвета, он прежде всего живописец. Цвет в живописи — это такая материя, которая плохо переводится на язык слов, примерно как звук, она очень материальна и очень эмоциональна, и чувство цвета — это чувство полноты жизни, ее принятие, а в живописи Зураба — очень радостное принятие. В картине он ликует, даже, кажется, всплескивает руками, иногда начинает машинально напевать.

Его ваятельство. Некролог Зураба Церетели

У него, как мне казалось, очень детское мировосприятие, если вы помните свой детский восторг от того, что все вокруг такое звонкое и интересное, и так всего много, то вот его живопись — про это. Но вот это восприятие мира, когда он так ярок и разнообразен, и свет так быстр и переменчив, и вот этот желтый, когда свет сдвинулся, он же совсем по-другому прекрасный, его очень трудно как-то гармонизовать и упорядочить. Поэтому, мне кажется, дети все время бегают в попытке все это как-то ухватить, и это в результате просто уходит со временем. Чтобы сделать эту яркость и остроту жизни гармоничной, нужна некая эмоциональная мудрость и искушенность, умение управлять своей детской эмоциональностью. Это мастерство. И Зураб, на мой взгляд, был тут невероятного уровня мастером.

Он был очень образованный художник. Именно художник — я не уверен, что всех бесчисленных писателей, поэтов, философов, которых он нарисовал или изваял, он читал, но художественное образование у него было замечательное. Все русские художники его поколения с восторгом открывали для себя довоенный авангард, французский и русский, но открывали по слухам, по альбомам и небольшому количеству картин в экспозициях музеев.

Церетели в 1964 году оказался в Париже, он из рук в руки учился у Пикассо, Шагала, Леже, он был обаятельным молодым грузинским художником и по-человечески их завоевал.

В любой его композиции (я говорю о живописи) чувствуется крепко поставленная рука французской школы. Среди критиков старой формации, когда изобразительное искусство еще предполагало использование холста, кисти и красок, считалось, что профессия предполагает способность в любой картине увидеть фрагмент, где у художника получилось, а уж потом ругать все остальное. У Церетели не надо искать таких фрагментов, он везде на уровне само собой разумеющегося мастерства.

Ну и вот он вернулся в СССР после Франции. И сделал выбор. Не знаю, что он думал при этом. Он был балагур, любые эпизоды своей жизни он рассказывал как анекдот и глазами показывал, что вот тут уже надо смеяться, но при этом то ли скрывал, то ли вытеснял внутренние переживания. Невозможно представить себе Церетели в состоянии нравственных мучений, это как-то противоестественно. Может, выбора и не было, это получилось как-то само. Но со стороны это выглядит все выбором.

Когда я впервые оказался в Барселоне и отправился в парк Гуэль великого Антонио Гауди, я был несколько ошарашен — чистый Церетели. А надо сказать, в тот момент я относился к творчеству Церетели очень плохо, а обнаружить в себе отрицательное отношение к Гауди было малоприлично. И вот идешь по парку и видишь: скамейки — Церетели, архитектура — тоже, пожалуй что, Церетели, стены с мозаиками — ну чистый же Церетели, черт знает что такое. Если не верите, поезжайте сначала в Сочи, в курортный парк, а потом в Барселону, у вас будет ощущение, что это вообще один и тот же парк. Только сочинский, сделанный в 1967 году, сегодня стоит едва что не в руинах, так что это кажется самой дальней, заброшенной частью барселонского парка.

Есть, наверное, смысловая разница. Гауди делал парк Гуэль от души. Это была его душа, и вот он так ее материализовал. Церетели делал парк от души партии и правительства, которая хочет подарить трудящимся радость отпуска. Ровно так же сделаны его мозаики в парке в Пицунде в Абхазии, в санатории ЦК. Не знаю, сохранились ли они.

Кстати сказать, теперь, когда он умер, может все же стоит подумать о реставрации хотя бы парка в Сочи, это все же прекрасная вещь, как-то дико, что он в таком состоянии.

Но положа руку на сердце, вы же не можете не понимать, что отличить, чья тут душа, художника или ЦК КПСС, затруднительно. В советские 1960–1970-е та яркая декоративная радость, которую Церетели создавал в больших масштабах что на курортах, что в посольствах СССР в разных странах, равно относилась что к его творческому темпераменту, что к официальному творческому темпераменту советской дипломатии и ЦК.

Но потом это сказалось очень зримо. Попробуйте найти душу мастера в ансамбле русских сказок на Манежной площади. Нет, я всерьез говорю, искусство же так устроено, что это важно. Попробуйте ощутить тут художника так же, как вы легко ощутите его в любой его картине, даже в проходном этюде. Это же дико — искать художника на Манежной площади, его там просто нет. Если там можно встретить чью-то душу, то только призрак Юрия Михайловича Лужкова, прогуливающийся от медведя до коней.

Фотогалерея

Что оставил после себя скульптор

Смотреть

Церетели освоил другую профессию. Он стал организатором большого художественного производства по государственным заказам. И нельзя сказать, что он в этом не преуспел, наоборот, очень преуспел. Воссоздать декор храма Христа Спасителя, и скульптуру и росписи, в стране, где были разрушены все институты художественного производства, где нет ни скульпторов, ни живописцев, ни традиций, ни материалов, да в такие сроки,— это все равно что запустить с нуля большое металлургическое производство. Это только потом Китай стал делать такие же казино в Макао с живописью и скульптурой, воспроизводящей Венецию XVII века, а в конце 1990-х такого никто в мире делать не умел (кстати, в Макао работали китайские выпускники Академии художеств РФ, где З. К. Церетели был президентом). Только бессмысленно искать в храме Христа Спасителя следы художника Церетели. Это хозяин большого бизнеса, а то, что он там на даче рисует натюрморты — это хобби. Он оставался очень большим художником, но это для себя. Для дела, для родственников, для друзей, для сотрудников, для земляков он стал декоратором государства.

Что говорили известные политики о скульпторе Зурабе Церетели

Он создал большой бизнес по производству художественных изделий по заказу властей, и я сейчас не хочу о них говорить — оставляю это искусствоведам будущего. И он стал предметом всеобщей ненависти прогрессивной общественности. История с памятником Петру Великому была хейт-кампанией, которые потом стали для нас привычными, но тогда все было в первый раз. Не было, кажется, ни одного приличного человека, который позволил бы себе не сказать, что это позор Москвы. Это было очень сильно, и это было очень долго, и это было очень хамски. Интересно, однако, что было дальше.

Зураб Церетели был прирожденным гением общения. Он никогда этому не учился и никогда не нанимал никаких политтехнологов, он просто был очень незлобивым, щедрым и добрым человеком и своих ненавистников сделал своими друзьями.

Он подарил Москве Музей современного искусства. Он всех, кого можно, всех своих критиков сделал членами Академии художеств, более или менее преобразив эту организацию. Он даже мне предлагал подать документы в академию, и, хотя, с моей точки зрения, это был уже перебор, не могу не оценить жеста. Боже мой, я так над ним издевался, я так его высмеивал, а он… Очень стыдно. Просто абсурдной широты души человек.

И он победил хейт. Я не знаю ни одного человека, которому бы это удалось сегодня, и в сегодняшних реалиях, когда мы, кажется, только и живем тем, что ненавидим друг друга, это какой-то невероятный случай. Не знаю, насколько у него вообще было это индивидуальное, авторское, личное самосознание, которое могло бы быть оскорблено. Ему больше подходит что-то родовое, хоровое, и его бесчисленные скульптуры — Ахматова, Бродский, Цветаева, Высоцкий, Лужков, Иоанн Павел II, Анри Руссо, Нико Пиросмани, де Голль, грузины, евреи и т. д. — это ощущение какой-то одной компании, наших ребят, которые все вместе, все прекрасны и все друг друга любят. И как-то ему удалось сделать так вокруг него самого, примерно так все и устроилось. Посмотрите на некрологи — немногие люди, позволяющие себе сказать, что все не так однозначно, выглядят какими-то злыми белыми воронами. Так не бывает — но ему удалось.

Он стал декоратором государства, и это был выбор, и хейт стал платой за этот выбор, и его души хватило на то, чтобы этот хейт победить.

Осталось вопросом, как этот выбор будет оценен высшей инстанцией, но он был человеком такого обаяния и души, что, я надеюсь, он как-то договорится. По судьбе наследия мы это, вероятно, увидим.

Григорий Ревзин