О фильме "Изгнание" с режиссером АНДРЕЕМ ЗВЯГИНЦЕВЫМ побеседовал АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Вы победили в Венеции, вас называют фаворитом нынешнего каннского конкурса. В то же время второй фильм всегда риск, даже больше, чем первый. Вы это чувствуете?
— Синдром второй картины — миф, и от него надо избавляться. Именно потому, что фильм — цель, а не средство что-то доказать.
— А фестиваль — это средство?
— Да, фестиваль — это средство, фестивальный успех — это гарантия следующего проекта. Это удача, которую нельзя не ценить, но должен быть внутренний сторож, иначе ты превращаешься в производящую единицу фестивального кино.
— Почему вы выбрали для экранизации повесть Уильяма Сарояна "Что-то смешное"?
— Сначала я познакомился со сценарием Артура Мелкумяна, написанным по этой повести. Я почувствовал что-то необыкновенное. Язык был очень своеобразный, с характерными для середины прошлого века тяжеловесными фразами. Иногда братья Алекс и Марк (в повести их звали по-другому) говорили между собой на непонятном языке. Имелся в виду армянский, но меня смущало: укажешь на язык — будет точный адрес. Сначала я подумал: пусть говорят на мертвом языке, такие языки реконструируют ученые, и все они в далекой исторической ретроспективе сходятся — на таком языке говорили Адам и Ева в раю. Однако это могло создать чрезмерную искусственность внутри фильма, и мы отказались от мертвого языка.
— От фильма остается впечатление, будто действие происходит в северной стране. А где все снималось?
— Снимали в Бельгии, во Франции, а в значительной части вообще на юге — в Молдавии. Начали мы, между прочим, с Сардинии, но, слава богу, вовремя остановились, иначе никакой бюджет бы не выдержал. В Молдавии нашли прекрасный пейзаж с раскатистыми холмами, редко усаженными деревьями.
— Как сформировался актерский ансамбль?
— От Константина Лавроненко я хотел бежать после "Возвращения", но не нашел ему равного и вернулся. Приятным открытием стала для меня встреча с Александром Балуевым. Он работал без тени усталости, делал по 19-20 дублей, что, видимо, было для него непривычно.
— А как возникла в картине шведка Мария Бонневи — актриса скандинавской школы, работавшая с Бергманом?
— Увидев ее в норвежском фильме "Я Дина", я был поражен ее фантастической энергией. Я даже не знал, что она шведка, пока нас не познакомили на церемонии вручения премии "Золотой жук" в Стокгольме и я не увидел ее фото среди портретов ведущих артистов Королевского театра. Сохранив свою струящуюся красоту, она в то же время почти перевоплотилась в Кроткую Достоевского, и это укладывается в матрицу моего понимания искусства. Когда актер старается во что бы то ни стало удивить, это разрушает образ. Актер должен проживать жизнь, не заботясь о том, что за ним кто-то наблюдает.
— Я слышал о спорах по поводу финала фильма: некоторые считали, что его следует убрать.
— В сценарии сцена с крестьянками была в середине, когда герои вчетвером шли на кладбище на заднем плане, а на переднем пели деревенские тетки. А финал, согласно сценарию, был совсем другой. Было так: Роберт выходит из комнаты, заходит Алекс и видит Веру с ребенком, и та передает ему младенца на руки, потом идет круговая панорама, и, когда камера возвращается на прежнее место, мы видим, что нет ребенка, нет Веры, а есть только дерево за окном. Алекс садится в машину и уезжает. Финал. Но то, что хорошо было в сценарии, в фильме получалось как-то нелепо и неубедительно. Все же, к счастью, я успел снять пустую комнату и взгляд Алекса. А уже в Молдавии придумал сцену с тетками, где проносят младенца. И отсюда получилась идея вспаханного поля.
— Как формировалось музыкальное решение фильма?
— Финальные титры озвучены одной из частей Великого покаянного канона Арво Пярта, который исполняет Эстонский камерный хор в Таллинском кафедральном соборе. Текст Андрея Критского звучит на старославянском. А внутри фильма музыка Андрея Дергачева, композитора "Возвращения" и звукорежиссера "Изгнания". Звучат "Господи, помилуй" и "Exodus" на латыни: как видите, внутри фильма латынь, в финале старославянский, но озвученный эстонским хором.
— Как вы реагируете на чужое восприятие картины?
— Думаю, что каждый будет интерпретировать фильм по-своему, и это его право. Помню, как откомментировали сцену в "Возвращении": русский мужик возвращается домой через 12 лет и пьет вино, почему не водку? Воспринимали на бытовом уровне, в то время как вино — это причастие, тайная вечеря, в нем есть мифологический смысл. Так и здесь, смысл финала с бабами на поле кто-то прочел так: Россия все перетерпит, все перетрет. Мне это кажется странным, потому что нет здесь России, а есть миф о вечном возрождении жизни — не нашей цивилизованной, а корневой. Надо быть верным фильму, а не чьим-то мнениям. Как и в жизни: нельзя послушать даже мудреца, поступаешь все равно согласно себе.