классика
В Театре имени Леси Украинки протестировали на современность одну из классических комедий о взяточниках — хрестоматийное "Доходное место" Александра Островского. Симпатии публики на премьерных спектаклях достались главному взяточнику, а симпатии театральных критиков — самому Александру Островскому, ради которого на спектакль не стоило ходить вообще.
"Доходное место" в Театре русской драмы поставили так, что ничего определенного о спектакле сказать нельзя. Он не плох и не хорош, не то чтобы слишком фамильярен по отношению к классике, но и не без претензий на собственное слово, не особо скучен, хотя занимательного в нем не так уж много. Идеальная характеристика для чиновника, и спектакль в целом — полная копия такого чуть-чуть посерьезневшего Хлестакова (у Островского этот персонаж, один из соискателей доходного места, носит фамилию Белогубов). Оформлено тоже все не без эдакой пышности, чувствуется, что денег на декор и костюмы в театре не пожалели (хотя декорации как раз довольно нелепы: необъятные конторские столы под зеленым сукном, они же в вертикальном положении — гигантские купюры и ветки чудо-дерева, усеянного листьями-банкнотами).
К классическому тексту режиссер Аркадий Кац остался вполне равнодушен, так что перенес действие за столы-трансформеры, даже не потрудившись придать всему происходящему хотя бы видимость собственной трактовки. То, что 150 лет назад получилось у Островского живым и характерным, более или менее живо в спектакле, то, что вышло ходульным и тенденциозным, так и осталось на сцене карикатурой.
Карикатурное и тенденциозное — это о главном герое, Василии Жадове, которого драматург изо всех сил старался сделать похожим на Чацкого, но получился у него все-таки больше Петя Трофимов. Жадов много разглагольствует о том, что жить нужно собственным умом и не заискивать у богатых родственников, а заканчивает тем, что идет вымаливать у дядюшки-генерала место, чтобы обеспечить молодую жену шляпками, богатым выездом и конфектами из французской кофейни. Публично восторгались этим персонажем в свое время Чернышевский и Писарев, зато сам Островский откровенно признавал Жадова своей неудачей. И даже склонялся к тому, что играть его тоже следует как меланхолического неудачника — на контрасте с вечно жизнерадостным Белогубовым.
К пребыванию на сцене исполнителя главной роли Евгения Авдеенко глагол "играть" вряд ли относится — самих по себе реплик, произнесенных переодетым в сюртук актером, для этого явно недостаточно. Имеет место, правда, еще периодическое закатывание глаз к потолку, но к чему это — понять трудно. В итоге на сцене не контрастная пара двух соискателей вакантной должности, а галерея пустых мест, в которой Жадов ничем не отличается от Белогубовых, Юсовых, Кукушкиных и Вышневских. И даже получается так, что чем ничтожнее персонаж, чем скромнее его должность в департаменте, тем он для публики потенциально интереснее (таковы статисты в чиновничьем кордебалете в сцене пляски в трактире).
Вообще интересные нюансы в этом спектакле существуют как бы сами по себе, вне связи с целым. Вот, скажем, Татьяна Назарова в роли матери семейства Фелисаты Кукушкиной — вылитая императрица Екатерина II, и для замысла всей постановки, если, конечно, считать, что у этой постановки был какой-то замысел, это не пустая параллель. Островский, помимо всего прочего, писал еще и о том, что русская жизнь организована по вертикали, и в этом смысле нет большой разницы между деспотией в семье, в любой захудалой конторе и в государстве. И кажется, эта банальность — действительно единственное художественное открытие, которое театр совершил, работая над пьесой.