считает Анна Наринская
Смотреть фильм Дэвида Линча "Внутренняя империя" невыносимо. Вернее так — смотреть этот фильм невыносимо для тех, кто любил Линча так, как любили его мы. И не потому, что шестидесятилетний режиссер слишком увлекся возможностями видеокамеры, на которую снят фильм. Это принесло ему специальный "цифровой" приз на Венецианском фестивале, но внесло в картину совсем нелинчевскую поверхностную экспериментальность. И не потому, что, снимая "Империю" в Польше явно по финансовым соображениям, Линч счел нужным ввести в кинофильм польскую тему. В итоге вставные эпизоды из польской жизни начала двадцатого века вылились в такой типично польский фильм вроде работ Анджея Жулавского, а их рекомендуется смотреть только очень-очень интеллигентным людям. И даже не потому, что "Внутренняя империя" — фильм просто-напросто не очень удачный, несмотря на всю свою запутанность, предсказуемый, манерный и скучноватый.
Но мало ли мы в жизни смотрим скучноватых фильмов — и никаких сильных чувств по их поводу не испытываем. А "Внутренняя империя" именно что непереносима. Потому что она концентрированно и бескомпромиссно преподносит нам без изъятия все то, за что мы Линча так любили. Только мы теперь — другие. Другие настолько, что, созерцая все те приемы, которые Линч употреблял в "Потерянном шоссе", в "Малхолланд Драйве", в незабвенном сериале "Твин Пикс" — особенно "Твин Пикс",— и вспоминая тот восторг, который они у нас вызывали, мы не можем не поразиться своей холодности, не осознать нынешней старости сердца.
Конечно, во "Внутренней империи" при подлинной и насыщенной линчевской атмосфере нет прорывов линчевской гениальности. Нет там Дэнниса Хоппера, его маски с веселящим газом и его причитаний "mommy, mommy, mommy", как в "Синем бархате", нет агента Купера с диктофоном по имени "Диана", нет даже раздвоенной на брюнетку и блондинку женщины, как в "Потерянном шоссе". То есть нет того, за что Линча ценит все просвещенное человечество. И мы его за это ценили, но разве любили за это?
Как-то в середине девяностых мне пришлось сидеть за одним столом с белокурой, но неглупой, по общему мнению, телезвездой и маститым писателем, признанным интеллектуалом, даже мудрецом. Дама изо всех сил пыталась обратить на себя его внимание. Она рассказывала нарочито странноватые истории и в финале одной из них посмотрела писателю прямо в глаза: "Вот это — то, что со мной произошло,— ведь это прямо как у Борхеса,— сказала она.— Вы читали Борхеса?" Писатель тяжело вздохнул и приложился к бокалу.
Пропустив тот факт, что продвинутая телезвезда считала Борхеса чем-то таким абсолютно эксклюзивным, недоступным человеку средней образованности, остановимся на том, что при помощи своего якобы невинного вопроса она выкидывала флажок с опознавательным знаком, сообщала собеседнику, что она "своя". И что на предназначенной для избранных площадке Борхеса она и знаменитый писатель могут объединиться.
Исключительная, единственная в своем роде привязанность русских людей к Борхесу, увековеченная клянущимся в любви аргентинскому писателю чуть ли не в каждой строчке Пелевиным, во многом оказалась предисловием, контекстом или, скажем, антуражем их любви к Линчу. Этих двух творцов действительно роднит очень многое. Главным образом подход к субстанции времени, которая именно в творениях этих авторов оказывается уподобленной кусающей свой хвост змее. Эта субстанция способна также непомерно сжиматься и расширяться в зависимости от воспринимающего ее сознания. Линчевские фильмы "Потерянное шоссе" и "Малхолланд Драйв" по сути распаковывают секунды предсмертных видений в десятки минут экранного времени. То же самое проделывает Борхес в своих новеллах, но, надо сказать, с куда большей дидактичностью, чем американский режиссер.
Оцененные во всем мире, эти мысли, построения и приемы писателя и режиссера именно в России девяностых воспринимались как наикрутейшие прозрения.
Пришедшийся на начало того десятилетия показ по отечественному телевидению сериала "Твин Пикс" сразу же застолбил за Линчем репутацию пророка. Абсурд и непредсказуемость существования в тогдашней России на удивление точно совпали с мистической амбивалентностью происходившего на экране. В больших российских городах, где и жили зрители "Твин Пикса", как и в линчевском заштатном американском городишке, ход жизни легче всего было объяснить заговором потусторонних сил. Во всяком случае, таково было состояние наших душ и умов, что это объяснение казалось самым логичным. Находились, правда, зануды, которые пытались представить попытки агента Купера разоблачить вселенское зло на отдельно взятом отрезке американско-канадской границы как стилизацию и постмодернистскую дразнилку,— претендовавший тогда на роль властителя дум "отдел искусств" газеты "Сегодня" после выхода в эфир чуть ли не каждой очередной серии публиковал ее подробный структуралистский разбор. Но даже из этих разборов становилось очевидно, что авторы воспринимают твин-пиксовские расклады, как вполне симметричные тому, что происходит с нами.
В 1996 году мы с подругой приехали в город Красноярск и зашли в первое попавшееся кафе. Мы сперва синхронно поежились от физически ощущаемой опасности, а потом, переглянувшись, сказали одновременно: "Ну, прямо как у Линча". Потому что та напряженно-расхлябанная бандитская обстановка была не тарантинисто страшновато-приподнятой, а именно линчевски леденяще-сюрреалистичной. Задняя дверь красноярской забегаловки середины девяностых очень даже просто могла вести в другое измерение, и тут вопрос уже не в содержании, а в форме. Да и эстетика тех лет, предлагавшая лакированные гробоподобные до потусторонности "Мерседесы" как норму красоты, а блатную истерику как норму поведения, была вполне линчевской. Жаль только, что Дэвид Линч не подозревал, что есть на свете место, где оказывающаяся предсмертным видением ситуация фильма "Потерянное шоссе" оказывается если не событийной, то психологической реальностью.
Вышесказанное не значит, что творения Линча предлагается рассматривать как эдакий российский period piece девяностых. Они, разумеется, хороши совершенно объективно, что подтверждают многочисленные призы режиссера на кинофестивалях и стабильные провалы его фильмов в прокате. Вышесказанное значит, что случаются на свете моменты удивительных совпадений и попаданий, когда художник, желая, как Линч, сказать вещи вполне отвлеченные, вдруг оказывается пророком и объяснятелем жизни целой страны, которая его не очень-то и интересует.
Вышедшая сейчас на отечественные экраны "Внутренняя империя" смотрится как послесловие, даже как постскриптум. Нет, не к творчеству Линча, а к большой и важной главе нашей собственной эмоциональной истории. Когда казалось, что все эти взаимопроникновения пространства и времени, временные петли, раздвоения личностей, параллельные миры, пограничные состояния могут хоть что-то объяснить.
Жизнь, пришедшая на смену той, оказалась куда более жестокой и куда менее фантасмагоричной, чем нам когда-то представлялось. И постоянная линчевская смена киноличин и кинореальностей сейчас кажется какой-то однообразной. Может быть, Линч прав — змея действительно кусает свой хвост, временной поток действительно представляет собой петлю. Только сегодня мы с Линчем находимся совсем в разных местах этой петли.