концерт классика
В Большом зале консерватории прозвучало одно из самых важных и при этом редко исполняемых у нас произведений позднего романтизма — Девятая симфония Антона Брукнера. Национальным филармоническим оркестром России дирижировал Теодор Курентзис. Слушала ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
"Посвящается Господу Богу",— объявил перед началом музыки строгий голос диктора из динамика, как будто речь шла о всем известном человеке. Но по-другому тут и не скажешь — именно таково было намерение Антона Брукнера, когда он писал свою последнюю партитуру. Путеводной звездой для него была другая, уже культовая к тому времени Девятая симфония — бетховенская, тоже, кстати, ставшая для ее автора последней. Но если Бетховена больше занимали общечеловеческие вопросы, а другого брукнеровского кумира Вагнера — сверхчеловеческие, то самого Брукнера, творчество которого отличается глубокой религиозностью,— скорее, надчеловеческие.
Свою Девятую Брукнер дописать не успел, дата ее появления совпадает с датой его смерти — 1896 год. Сил хватило только на три, не маленькие, впрочем, части — они длятся примерно час. Но, понимая ситуацию, умирающий композитор рекомендовал потомкам вместо нерожденного финала исполнять его же "Te Deum" для хора, солистов и оркестра. Потомки, однако, не очень-то соблюдают это предписание и, кроме того, не теряют надежд восстановить четвертую часть по сохранившимся эскизам. Такие попытки предпринимались западными брукнероведами несколько раз.
В 1994 году к ним примкнул молодой Российский национальный оркестр под управлением начинающего дирижера Михаила Плетнева, впервые исполнив в Москве полную версию Девятой. Впрочем, идея о том, что после прекрасной Третьей части нужно послушать искусственно сконструированную Четвертую, оказалась не слишком убедительной. Тем не менее именно такая законченная версия была первоначально объявлена и в программе НФОРа с Теодором Курентзисом за пультом. Но по техническим обстоятельствам она отменилась — может, и к лучшему,— и симфония была исполнена в трех общепринятых частях.
Зная бескомпромиссную инновационность молодого маэстро, можно было себе представить, что выбор этого легендарного сочинения для него очень осознанный жест. И посвящение Господу Богу из динамиков, кстати, тоже. Еще свеж в памяти его недавний вердиевский Реквием, в котором Курентзис боролся с прочно въевшейся в это сочинение светской театральностью. В Девятой Брукнера он боролся с банальными человеческими эмоциями, которые способна вызывать эта музыка, скажем, в знаменитой записи Фуртвенглера. Потому что цель у Теодора Курентзиса совсем другая — тут надо не плакать, а просветляться, это не романтические страдания, а молитва.
Барочные увлечения, которыми известен дирижер, вроде бы к Брукнеру совсем не применимы, но, как известно, как раз Брукнером охотно занимается один из столпов европейского аутентизма Николаус Арнонкур, и Курентзис следует по тому же пути. Чтобы избежать тягучей слипшейся оркестровой массы, которая вызывает столько чувственного томления, он, так же как в своих Моцарте, Глюке или Перселле, дробит музыкальную материю везде, где только можно. Он делает ее максимально прозрачной и отчетливой, вытягивает на поверхность любое соло валторны или флейты, а уж литавры, звучащие с барочным драйвом, вообще превращает в самый важный инструмент. Струнные с их склонностью выворачивать душу слушателя наизнанку задвинуты на задний план, их знаменитая надрывная начальная тема из Адажио третьей части максимально заретуширована. Зато на волю выпущена медь, которой поручено усугублять хоральное начало этой музыки и которая, надо сказать, прекрасно со своей непростой задачей справляется.
При том что сравнивать нам эту трактовку в общем-то не с чем — симфония в Москве не звучит,— масштаб и смелость дирижерской концепции все равно сложно не заметить. Как и тот факт, что модный маэстро, ассоциирующийся с более популярным оперным жанром, на самом деле является одним из немногих, кто может сегодня предложить внятный собственный взгляд на элитарное симфоническое искусство.