премьера опера
Опера Чайковского "Евгений Онегин" в театре на Большой Дмитровке шла до недавнего времени в постановке одного из отцов-основателей — Константина Станиславского — и считалась едва ли не главным местным символом. Новый спектакль осмелился поставить нынешний символ театра режиссер Александр Титель. За рождением новой эпохи наблюдала ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
Новый "Онегин" оказался одной из последних работ сценографа-классика Давида Боровского. Спектакль затевался еще при его жизни, несколько лет назад. Но из-за обрушившихся на театр пожаров и ремонтов, а потом и опасной близости к открывшему этот сезон слишком знаменитому "Евгению Онегину" Дмитрия Чернякова в Большом театре ожидание премьеры сильно затянулось. По большому счету свершившееся наконец событие честнее было бы назвать премьерой декораций, чем премьерой спектакля.
Сценографическое решение Давида Боровского — именно то, про что больше всего стоит рассказывать. Это элегантный минималистский трансформер. Ряд тощих, длинных и немного издевательских колонн делит сцену по диагонали. От своего классического прототипа из предыдущего здешнего "Онегина", который, как известно, воссоздавал интерьер гостиной дома Станиславского, они отличаются еще и тем, что в соответствии с сюжетом могут накреняться вбок или поворачиваться вокруг своей оси, обнаруживая перед зрителем обратную, черную сторону. Несоразмерно низкий дверной проем в углу в виде портика — продолжение этой подчеркнуто саркастичной архитектурной цитаты.
Больше ничего постоянного на сцене нет. Все — хорошо просчитанная случайность. Из-под колосников на всю ширину сцены опускаются нежилые урбанистические конструкции, которые тем не менее становятся то кроватью для Татьяны (Сцена письма), то сушками для идеально белого белья (его развешивают идеальные селянки, распевая "Девицы-красавицы" и обходя невероятно смачную для этих мест скульптуру полуголой нимфы), то гардеробной палкой с сотней вешалок-плечиков (Татьянины именины), то развернутой в одну длинную гирлянду великосветской люстрой (Петербургский бал). В начале спектакля сцена усыпана осенними листьями, потом их сменяет снег, под который на изящных санках вывозят катать живого пса (первое оживление в зале), затем снег вместе с трупом Ленского сметают дизайнерскими швабрами, а рифмой к санкам в финальной сцене объяснения Татьяны и Онегина появляется волшебная карета, будто взятая напрокат из "Золушки".
Приятным дополнением к этой холодной и условной красоте, где стопка книг, желтый зонтик и не исписанные Татьяной листы бумаги становятся исключительно интерьерными радостями, является свет Дамира Исмагилова, саркастически-традиционные, как портик в углу, костюмы Ольги Поликарповой и четверка забеленных с ног до головы "живых скульптур", являющихся чем-то вроде двойников четырех главных героев оперы и окончательно превращающих их взаимоотношения в красивую абстракцию.
Не исключено, что, ставя своего предельно стильного и статичного "Евгения Онегина", Александр Титель — вообще-то занимающийся довольно активной режиссурой — именно этого результата и добивался, предлагая, таким образом, альтернативу подробному психологизму черняковского спектакля. Или он просто руководствовался врачебной заповедью "не навреди", ставя цель ничем не помешать работе художника Боровского. Герои, располагаясь по сцене, выстраиваются в архитектурные композиции и почти вызывающе не интересуются друг другом. В результате получается зрелище, во время которого все время падает то напряжение, которое мы привыкли переживать в этой опере, а никакого нового, увы, не возникает.
Его, безусловно, всеми силами пытается создать стоящий за пультом Феликс Коробов. Но успех на сей раз молодому дирижеру не сопутствует — и это одно из самых больших разочарований. Музыкальное решение удивляет и даже раздражает своей вздрюченностью и спешностью, которая вдруг сменяется манерными остановками. Практически никто из солистов, не говоря уж о хоре, не может поспеть за дирижером. Из-за этого сложно как следует расслышать работу новенькой солистки Натальи Петрожицкой, которой доверили быть Татьяной в первом составе. Не звучит во всей красе хороший голос Ильи Павлова (Онегин). Пожалуй, только два тенора сумели подчинить себе ситуацию. Это Алексей Долгов в роли Ленского, своей нервной человечностью сильно выбивающийся из общего колорита спектакля, но именно этим его и украшающий. И местный знаменитый ветеран Вячеслав Осипов, некогда бывавший на этой сцене в роли Отелло, а в "Онегине" поющий комическую партию куплетиста Трике. Свою крошечную роль он сделал очень масштабной и провел с невероятным достоинством, второй раз за спектакль (после собаки на санках) вызвав сильное оживление в зале.