Гиблое место

"Жестокий Шанхай" (The Shanghai Gesture, 1941)

Джозеф фон Штернберг кокетничал, когда в 1935 году, расставшись с Марлен Дитрих, своей неверной Галатеей, утверждал, что перестал быть режиссером и намерен просто жить в свое удовольствие: путешествовать вокруг света, коллекционировать полинезийское искусство. На самом деле его последний шедевр был еще впереди, и только после "Жестокого Шанхая" его карьера пошла вразнос. Это тем более трагично, что Штернберг взялся за него, едва излечившись от потери зрения и памяти, случившейся с ним на нервной почве, когда он узнал об оккупации нацистами его родной Вены.

Но, честно говоря, на месте продюсеров и я бы побоялся давать деньги человеку, поставившему "Шанхай" — клубок садомазохистских снов, любовно подобранную коллекцию пороков и монстров. Здесь на Новый год выставляют на продажу визжащих девушек, запертых в клетках, подвешенных над толпой торгующихся моряков. Рикши похожи на Големов. Превращенным в сексуальных рабынь женщинам зашивают в ступни гальку, чтобы они не могли убежать. Под куполом казино восседает одноногий старик бухгалтер, а самоубийство продувшегося игрока прямо за рулеткой — дело житейское. Регулировщик на перекрестке движется, как взбесившаяся механическая кукла, а уличный туман легко перепутать с опиумным дымом. Доктор Омар (Виктор Мэтью), левантийский цыган и поэт-декадент, забавляется, целеустремленно спаивая и подсаживая на игру в рулетку Поппи (Джин Тирни), оставшуюся без присмотра дочь строительного магната, сэра Гая Чатериса (Уолтер Хьюстон). А она сама — Тирни поразительно разнообразна в этой роли — на глазах превращается в живой обломок, которому одна дорога: на панель.

Просто Дэвид Линч какой-то пополам с индийской мелодрамой, а не пуританский Голливуд, тогда еще живший в постоянном страхе нарушить "кодекс Хейса", регламентировавший даже продолжительность экранных поцелуев. Кажется, присутствие Марлен Дитрих до поры до времени дисциплинировало Штернберга, не позволяло спустить с цепи режиссерскую фантазию, и без того замешанную на фетишизме и образе "госпожи". В "Шанхае" такая "госпожа" — хозяйка гигантского казино Мама Джин Слинг (Она Мунсон), по сравнению с которой героини Дитрих — и садистка Лола-Лола из "Голубого ангела" (1930), и бисексуальная Эми Джолли из "Марокко" (1931) — невинные институтки. Мама Джин Слинг уже почти не человек. Тени, наложенные на лицо, превращают европейские черты в маску китайского демона. Как держатся на голове фантасмагорические прически-икебаны, недоступно человеческому воображению. Она дергает за ниточки всех остальных персонажей, мстит, калеча и разрушая все и всех, но губит прежде всего саму себя.

Единственная отдушина в этом сюрреалистическом кошмаре: Шанхай 1930-х, что, впрочем, соответствует исторической истине, перенаселен русскими эмигрантами, которые постоянно, ни к селу ни к городу заявляют о своей национальной идентичности. То неласковый бармен в казино возопит на чистом русском языке: "Меня зовут Владимир Иванович Крестовоздвиженский!" То рикша, тот самый Голем, которого все принимают за китайца, тоже по-русски рявкнет: "Нет такой тюрьмы в мире, которая меня удержит". Одним словом, наши в городе: Мария Успенская, Иван Лебедефф, Майкл Делматофф, Михаил Разумный и прочие мхатовские и немхатовские актеры, унесенные в Голливуд ветром революции.

"Кольберг" (Kolberg, 1945)

Если не знать историю создания "Кольберга", он покажется хорошим, но одним из многих батальных фильмов. Для своего времени вполне новаторским: цвет, массовка, по-немецки суховатые, но безжалостные сцены бомбардировки мирного города наполеоновской артиллерией. Сюжет на первый взгляд — пыльная страница из учебника истории. В 1813 году канцлер Гейзенау убеждает прусского короля продолжить войну с Францией, рассказывая о героизме жителей померанского Кольберга, дравшихся до последнего. Но тогда, в 1945 году, "Кольберг" был секретным оружием Геббельса и симптомом его тотального безумия. Его делали два года, отозвав для съемок тысячи солдат с Восточного фронта. А 31 января 1945 года, когда советским танкам оставалось 60 километров до Берлина, выпустили в прокат, веря, что вдохновленные примером Кольберга зрители спасут рейх. В осажденную союзниками крепость Ла-Рошель копии сбрасывали на парашютах. Вместо патронов. Почему-то фильм не спас рейх. А режиссер Фейт Харлан, автор антисемитского "Еврея Зюсса" (1940), благополучно продолжил карьеру в ФРГ, в отличие от Лени Рифеншталь. Хотя на фоне мерзавца Харлана она покажется почти антифашистской.

"Обратной дороги нет" (1970)

"Вариант 'Омега'" (1975)

Современные режиссеры, снимая фильмы о штрафбатах и заградотрядах, злых особистах и добрых немцах-военнопленных, искренне верят, что открывают заповедную правду о войне, которую их предшественники подменяли лакированными картинками и бронзовыми истуканами. Чтобы оценить глубину их заблуждения, достаточно пересмотреть два телефильма, поставленных не самыми знаменитыми режиссерами не на самых прогрессивных студиях. "Обратной дороги нет" Григорий Липшиц снял на вполне мракобесной студии имени Довженко. "Вариант 'Омега'" — Янис Ваязос в Таллине. В пересказе сюжеты кажутся стереотипными. В первом фильме сквозь чащобы и болота пробирается партизанский обоз с оружием для замысливших побег узников немецкого концлагеря. Во втором — разведчик внедряется в немецкий штаб, чтобы, играя за гранью фола, дезинформировать противника о планах советского командования. Но атмосфера обоих фильмов такова, что иначе как нуарами их не назовешь. Партизанский нуар и чекистский нуар — такие вот странные жанры. Начнем с того, что главные роли в них играют актеры, сама психофизика которых скорее надрывно экзистенциальная, чем героическая. Командир партизан — Николай Олялин, исхудавший, исступленный, на грани нервного срыва, в любом фильме выглядящий так, словно только накануне бежал из Бухенвальда. Разведчик — Олег Даль, "плохой хороший человек", вечный мальчик, недотепа, очкарик. К тому же его герой проваливается, еще не успев войти в роль немецкого офицера, по глупости: в магазине сначала дает деньги, а потом берет покупку, чего немец никогда не сделает. А герой Олялина по мере движения обоза все больше напоминает опасного безумца с суицидными замашками. Но и глупость одного, и безумие другого оказываются составными частями неких замыслов командования, очевидно просчитанных, но оттого не менее иезуитских и бесчеловечных, и эту бесчеловечность советские режиссеры никак не ретушируют. Разведчик должен "погореть" и "сломаться", чтобы вести двойную игру. Партизаны — переть через бурелом с ящиками, в которых никакого оружия нет, чтобы обезопасить движение настоящего обоза. Кстати, "Вариант 'Омега'" — парафраз истории капитана Анатолия Гуревича, схваченного гестапо во Франции, но перевербовавшего и доставившего в Москву поймавшего его генерала СС. За этот подвиг он отсидел 15 лет, до сих пор жив и реабилитирован только в 1991 году.

"Компаньон" (A Prairie Home Companion, 2006)

"Компаньон", а точнее говоря "Друг степей", оказался последним фильмом классика независимого американского кино Роберта Олтмена (1925-2006). Поэтому соблазнительно задним числом обнаружить в нем предчувствия скорого ухода из жизни. Ведь речь здесь идет о последнем перед закрытием выпуске легендарной радиопередачи, милой сердцу 4 миллионов американцев, сохранивших верность музыке кантри, немудреному ковбойскому юмору и балладам о наивных провинциалках. Все персонажи — обломки, осколки, раритеты. И две сестры (Мерил Стрип и Лили Томлин) — все, что осталось от некогда знаменитого квартета. И дурковатые поющие ковбои Дасти (Вуди Харрельсон) и Лефти (Джон С. Рейли). И отлучаемый от микрофона, ставшего, кажется, частью его тела, ведущий Гаррисон Кейлор (Гаррисон Кейлор). И попивающий за кулисами виски детектив Гай Нуар (Кевин Кляйн), которому нечего делать, кроме как корчить из себя Филиппа Марлоу. Кто-то из них этот вечер не переживет, по залу уже бродит прекрасный ангел смерти (Вирджиния Мэдсен). Но все это от лукавого. Ничего такого Олтмен себе не пророчил. Просто он очень любил слушать музыку кантри и снимать перенаселенные фильмы.