Границы между российской и европейской культурами уже давно являются условными. В XIX и XX веках российские артисты и художники с удовольствием жили и работали в Европе. Сейчас многим россиянам также намного проще самовыразиться на территории Европейского союза. Однако и творцы с европейскими паспортами иногда успешно находят свое место в России.
"Россия мне как жена"
Главный дирижер Новосибирского театра оперы и балета, неоднократный обладатель "Золотой маски", грек, которому удалось сделать российскую музыкальную жизнь по-настоящему увлекательной, Теодор Курентзис считает себя русофилом и уверен, что для творческого человека важнее всего правда, а у нее родины нет.
Историю грека Теодора Курентзиса отчего-то начинают рассказывать с поступления в Петербургскую консерваторию. Хотя до того как приехать учиться в Россию, он жил не менее интересно. Обычное "с четырех лет начал заниматься фортепиано, с семи лет брал уроки скрипки" продолжается совершенно неожиданно: в двенадцать поступил одновременно на теоретический факультет и на факультет струнных инструментов Греческой консерватории в Афинах. В пятнадцать закончил теоретический, в семнадцать — струнный. В восемнадцать он становится главным дирижером Musica Aeterna Ensamble в Афинах, а годом позже — главным дирижером Международного музыкального фестиваля в Порто-Хели (Греция). После этого совсем интересно становится, почему молодой успешный, перспективный музыкант отправился учиться не в Европу, а в Россию. "Когда я был ребенком,— рассказывает Курентзис,— я слушал много записей Мравинского, Светланова, Рихтера, и мне это очень нравилось. Когда же я встретил Илью Мусина (профессор Петербургской консерватории, легендарный преподаватель, у которого учились Валерий Гергиев и Юрий Темирканов.— BG), то принял решение учиться у него. Так я попал в питерскую консерваторию". Вплоть до 1999 года Теодор Курентзис учился у Ильи Мусина. И уже во время учебы начал выезжать на гастроли с разными оркестрами. Петербуржцам высокий юноша запомнился не только эмоциональным поведением, но и тем, что по памяти дирижировал "Весну священную" Стравинского и Четвертую симфонию Малера.
В Петербурге Теодор Курентзис, что называется, занимался делом. Громкие премьеры и яркие интервью начались позже, уже в Москве. Но и это ему, видимо, поднадоело, и вскоре он начал греметь в Новосибирске.
"В Новосибирск меня позвала как дирижера-постановщика на спектакль "Поцелуй Феи" хореограф Алла Сигалова,— рассказывает Теодор Курентзис.— А вскоре режиссер Дмитрий Черняков пригласил работать над постановкой "Аиды"". В 2004 году Теодору Курентзису предложили стать главным дирижером Новосибирского театра оперы и балета. Там он собрал под себя два коллектива — оркестр Musica Aeterna Ensemble и вокальный ансамбль New Siberian Singers — и занялся в Сибири аутентичной музыкой. На недоуменные вопросы, как удалось новосибирским музыкантам из города, где никогда не было культуры аутентичной игры, привить любовь к старинной музыке, обучить их игре на жильных струнах и старинных инструментах, он отвечает в свойственном ему божественном тоне: "Я взял чистых людей, хороших инструменталистов и начал их воспитывать не только в музыке, но и в жизни. Читал лекции, объяснял. Для дирижера очень важно, чтобы музыканты понимали, что они делают, чтобы их работа была осознанной. Люди старой формации относились к этой инициативе с молодыми музыкантами предвзято, даже сопротивлялись, но когда все, что я делал, дало свои результаты и нас заметили и оценили, всем просто пришлось смириться". Как и самому Курентзису пришлось смириться со сложностями российской глубинки: "Инструменты для оркестра я покупал сам, а мои музыканты работали за копейки. Но из всех сложностей можно найти выход, если ты предан музыке. Это не пафос, такие вещи, к сожалению, с трудом воспринимают. Я не могу работать с людьми, которые рассуждают так: "Зачем мне хорошо играть, разве больше платить будут?" Человек, который так рассуждает, он идет в ад, он не идет в рай в музыке".
К чему-то, что напоминает рай для музыканта, Курентзис приближается все быстрее. Критика внимательно следит как за инициативами, так и за творчеством Курентзиса, а публика дожидается концертов, как собственных дней рождения. Удивительно, но за новосибирским экспатом закрепился в российской музыкальной жизни целый жанр — концертное исполнение оперы, то есть опера без декораций и костюмов. Они и не нужны, вполне достаточно его темперамента и удивительной способности загораться и влюбляться в произведения. Многим как-то даже не верится, что такой успешный и яркий исполнитель останется в Новосибирске со своим, пусть даже лично выращенным, оркестром, поэтому Курентзису прочат долгую дорогу и уже чуть ли не провожают в зарубежные коллективы. На эти слухи Теодор Курентзис отвечает, что контрактов и предложений достаточно, но уезжать он никуда не собирается: "Я русофил, понимаете? И считаю, что здесь лучше, чем там. Единственное, что огорчает, так это то, что, к сожалению, некоторые люди сидят не на своем месте. А остальное все есть".
Да и в родную Грецию воспитанник Петербургской консерватории возвращаться не собирается. "Разве что летом, купаться",— отшучивается Курентзис и объясняет свою работу в стране, которую греку вроде бы и не за что любить, фразами, идеально подходящими для романтической мелодрамы: "Вот смотрите, если познакомитесь с греком, влюбитесь, например, выйдете замуж, а потом вдруг ни с того ни с сего подумаете, что выгоднее вернуться, найти себе русского. Разве так бывает? Вас жизнь связала с этим человеком, вы его любите, он родной. Неважно, что национальность другая: любите, значит, ваш! Вот и у меня так с Россией. Здесь я сформировался, здесь произошли важные для меня события. Россия мне как жена". И, судя по его уверенности, это надолго.
"В России все еще формируется, а в Европе уже сформировано"
Один из лучших гобоистов Европы Алексей Огринчук в раннем возрасте уехал учиться в Европу. Во Франции, которая славится своей гобойной школой, он окончил консерваторию. Работает в одном из самых уважаемых оркестров Европы голландском "Концертгебау". Для него переезд в Европу стал единственной возможностью творчески реализоваться.
Имя Алексея Огринчука пока не гремит в России, но это скорее проблема страны, нежели музыканта. Этот молодой человек являет собой яркое и едва ли не единственное исключение из правила: нынешним музыкантам из России сделать мировую карьеру гораздо труднее, чем их европейским коллегам. Это, конечно, связано не с талантом или профессионализмом музыкантов, а скорее с отношением того или иного государства к собственным талантам. Звездные имена Юрия Башмета или Владимира Спивакова в данном случае не исключение, скорее напротив: они начинали творческий путь в других условиях. Советская система образования и музыкального продюсирования имела массу недостатков, в частности, заработать музыкой было трудно (как, впрочем, и сейчас). Но было в этой системе и безусловное благо для талантов — стабильность. К примеру, победа на всесоюзном конкурсе практически гарантировала перспективные гастроли, кассовые сборы и престижные залы. В наше время, когда количество конкурсов резко выросло, а сама идея их существования не кажется такой уж безусловной, победа даже на самых престижных соревнованиях не гарантирует ничего. Стоит ли удивляться тому, что многие педагоги, составлявшие цвет русской исполнительской школы, разъехались по миру, где и сами зарабатывают больше, и видят более перспективные пути развития карьеры своих учеников.
Больший шанс реализоваться есть у тех молодых музыкантов, которые вовремя отправились в западные вузы, поварились в нужной среде, выучили язык и познакомились с правильными музыкальными агентами. Именно так и произошло с Алексеем Огринчуком. Исполнительской и педагогической духовой школы в России никогда не было, отдельные талантливые педагоги — это еще не школа. Алексей Огринчук, к примеру, учился у легенды Ивана Пушечникова. Но, вероятно, все, включая и самого Пушечникова, понимали: если вундеркинда не отправить в Европу, не будет у него никакой карьеры.
Как это часто случается с вундеркиндами, помог случай. В Москву проводить мастер-классы приехал легендарный гобоист, профессор Парижской консерватории Морис Бург. Огринчук, ученик гнесинской десятилетки, одной из лучших музыкальных школ Москвы, умудрился познакомиться с Бургом и спустя пару лет оказаться в Парижской консерватории. Там он быстро стал звездой, выиграл все самые престижные конкурсы и даже получил премию Victoires de la Musique, прежде ни одним российским музыкантом не виданную. "А потом я случайно прочитал объявление, что в Роттердамском филармоническом оркестре есть вакансия,— рассказывает Алексей Огринчук.— Это оркестр с великолепной репутацией, и там, кстати, в штате Валерий Гергиев, что тоже было для меня притягательным фактором. Ну и в общем-то совершенно для себя неожиданно я этот конкурс выиграл". Эта история, кажущаяся простой и естественной, когда ее рассказывает Огринчук, есть не что иное, как абсолютно недостижимая мечта большинства его российских коллег. "Но на самом деле карьеру сольного духовика сложно делать где бы то ни было. Большинство композиторов мало писали сольных сочинений для гобоя, так что, как ни крути, придется работать в оркестре",— продолжает Огринчук. И вот тут-то и начинается самое интересное. Если принять за данность необходимость работы в оркестре, то естественным желанием любого музыканта является желание работать в оркестре максимально хорошем, уважаемом. "Когда узнал, что такое же место первого солиста-гобоиста открывается в оркестре "Концертгебау" в Амстердаме, я, конечно же, захотел там работать. Это оркестр с мировым именем, он входит в тройку лучших в мире. Мне удалось выиграть конкурс, несмотря на слухи, что, мол, туда хотят именно голландца взять". Слух о том, что в голландский оркестр хотят взять голландца, Огринчук пересказывает с улыбкой, абсолютно не ощущая какой-либо ущербности по национальному признаку, часто свойственной нашим соотечественникам, попадающим в европейский контекст.
В России Алексей Огринчук играет редко, но регулярно: "Я играю и в Москве, и в Санкт-Петербурге, мне очень приятно видеть явное развитие возможностей. Молодые музыканты получают новые шансы, открываются новые фестивали, создаются новые оркестры, и ощущения очень позитивные". Малейшие намеки на то, что из русского он стал европейцем, он отметает мгновенно: "Мой отъезд связан только с тем, что это был уникальный шанс взять лучшее от главной гобойной школы в мире, которая находится в Париже. Весь мир играет на французских гобоях, и камыш, из которого мы точим трости, растет на юге Франции. Барочные французские композиторы писали для барочного гобоя — то, чего не было в России. Это такая объективная реальность. Но Россия мне тоже очень много дала, один фонд "Новые имена" чего стоит. Благодаря этому фонду я с двенадцати до шестнадцати лет и имел возможность регулярно выступать как солист. Это дало мне бесценную сценическую практику".
О своей работе в Европе он говорит фразами выверенными, будто из пресс-релиза: "Я чувствую себя богатым музыкально, потому что стараюсь правильно сбалансировать свою оркестровую работу с сольными выступлениями и преподаванием". И, как настоящий европеец, заканчивает интервью реверансом: "В Москве сейчас все идет в правильном ключе. Мне вообще кажется, что в России сейчас более выгодные и интересные возможности. В России открываются новые фестивали. Иногда складывается ощущение издали, что они открываются с такой легкостью, с какой бы это никогда не произошло в Европе сейчас. То есть в Европе могут позавидовать потенциальным возможностям, которые сейчас есть в России. Потому что в России все еще формируется, а в Европе уже сформировано". Конечно, своим домом Огринчук считает Москву, но возвращаться сюда окончательно все-таки не торопится. При всей позитивности происходящего возможности играть столько, сколько играет Огринчук в Европе, в таких залах и с такими партнерами по сцене здесь без брэнда "Концертгебау" у него не будет еще долго. Во всяком случае, до тех пор, пока подобный брэнд не появится в России.