«Ты не делаешь грустный или веселый спектакль, ты делаешь спектакль про сегодня»
Дмитрий Крестьянкин о постановке «Еще один, Карл», о современном и документальном театре и планах на новый сезон
В конце прошлого года режиссер Дмитрий Крестьянкин поставил на сцене Театрального музея спектакль-подкаст «Еще один, Карл» о судьбах российских художников из разных эпох. Постановка нашла своего зрителя: билеты раскупают за несколько часов, а в зале не всегда хватает заранее подготовленных стульев. Спектакли режиссер ставит в основном на историческом материале, показывая цикличность происходящего, и злободневных историях из народа. При этом, как уверяет Дмитрий Крестьянкин, его театр — это прикол. А иначе, кажется, сейчас и нельзя.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин
— Расскажи о спектакле-подкасте «Еще один, Карл».
— Изначально идея сделать спектакль про Мейерхольда появилась у команды Театрального музея, запрос был от них. Мне нравится Мейерхольд: подумал, что это классная идея. Но в 2024-м у Всеволода Эмильевича был юбилей (150 лет с рождения режиссера.— «Ъ-СПб»), и за год про него поставили много спектаклей. Мы были восьмыми или девятыми по счету, выходили в конце года — премьера «Карла» состоялась в декабре, поэтому все, что можно сказать, казалось, уже было сказано другими режиссерами. Хотелось зайти в эту историю как-то иначе. Мы подумали, что это должно быть размышление о режиссере в целом — про художника в нашей стране, про то, как он себя ощущает, с чем сталкивается и что делает. Мы расширили тему и выбрали формат подкаста.
— О чем в итоге получился спектакль?
— Про ощущение времени художником. Про то, как жить в контексте происходящего вокруг, и про то, как происходящее отражается в тебе… Про свободу и про любовь. Про место художника вообще в истории русской культуры. Мы ссылаемся в процессе спектакля на художников (в широком смысле этого слова) разных поколений и эпох и смотрим на какие-то пересечения в их судьбах.
— В спектакле ты задаешь вопрос как будто бы в пустоту: «Что делать режиссеру в нашей стране?» У меня вопрос к тебе: что делать режиссеру в России, учитывая, что, кажется, нет периода в российской истории, когда власть не влияла на искусство в целом?
— Да, как ни странно или как странно, не знаю,— это так. Наверное, каждый художник, каждый режиссер сам определяет, что ему делать. Я делаю спектакли.
Я еще со времен ковида чувствую большой запрос у людей на театр, потому что театр — это встреча человека с человеком. Чувство, что ты делаешь что-то нужное для людей, что они могут собраться в одном месте и о чем-то поговорить, совместно пережить эмоции,— в этом и есть ценность. Я для себя нахожу в этом необходимость говорить.
— В «Карле» есть еще одна фраза: «Театр — это свобода». Театр и искусство могут быть свободными?
— Думаю, да. Как сказал Сергей Шнуров (прости господи) в своем ремейке песни Кипелова «Я свободен»: «Свобода — это то, что у тебя внутри». По факту так и есть. Человек за решеткой может быть свободным, и человек, имеющий все блага цивилизации, может быть несвободным.
Допускаю, что человек в пиджаке, работающий на какой-то чиновничьей работе, чувствует себя менее свободным, чем мы, делая в подвале какой-то спектакль.
Свобода — это ощущение. Пока ты не закрыл сам себе рот и не запретил себе вообще что-то делать, то ты находишь способы и говоришь…
Дмитрий Крестьянкин — режиссер, актер, педагог. Идеолог и художественный руководитель «Плохого театра». Основатель «Плохой лаборатории» для молодых режиссеров. С 2018 года преподает на актерском факультете РГИСИ (мастерская Сергея Бызгу). Художественный руководитель социального проекта по адаптации воспитанников детских домов и приютов «Театральный дом» благотворительного фонда «Подари мне крылья». Активно участвует в инклюзивных проектах: является педагогом в проекте «Особый театр» (фонд «Про Арте») — театральной лаборатории для слепых и слабовидящих, а также участником проекта «Разговоры» фонда «Альма Матер» (проект создан режиссером Борисом Павловичем). Спектакли Дмитрия Крестьянкина идут во многих городах России: «Заводной апельсин» в Камерном театре Малыщицкого, «Ленин из Ревды» в Балтийском доме (Петербург); «2007» в Театре им. Владимира Маяковского (Москва); «На дне.doc» в Театре драмы им. М. Горького (Самара).
— Каким ты видишь современный театр Петербурга?
— В Петербурге очень много крутых независимых театров, которые поддерживают друг друга. Мы все разные, но в целом мы про одно: про контактный диалог со зрителем, камерность взаимоотношений, горизонтальное общение. Поэтому я с оптимизмом смотрю в будущее… На полном серьезе. Я не обесцениваю проблему: мы действительно потеряли топовых режиссеров. Питер вообще славится тем, что очень легко раскидывается художниками: Райкина запретить, Юрского запретить, Фоменко запретить. В результате в СССР им было проще реализоваться в Москве, чем в Ленинграде. Это че такое вообще? И вот опять мы теряем какие-то имена… но не до конца.
— В одном из интервью ты говоришь: «Театр — это прикол, я здесь занимаюсь весельем». Но ведь твои спектакли — не прикол, они серьезные. Что для тебя театр? И какую мысль ты хочешь донести до своих зрителей?
— Это, кстати, одна из мыслей. Можно говорить о серьезном, но при этом не делать вид, что «мы сейчас такое вам расскажем, что вы все офигеете». Мы можем пошутить и посмеяться. Мне кажется, юмор — важная штука. Вот у Noize MC (внесен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов) половина песен со стебом, но при этом он затрагивает серьезные темы. Короче, одно другому не противоречит. И одна из мыслей, которую я хотел бы донести: можно общаться со зрителями по-простому. Режиссер — это не какой-то недоступный человек, который сидит где-то и сочиняет гениальный спектакль.
— Мне кажется, у нас как раз такой образ режиссера.
— Да это какой-то треш! Режиссер — это парень, который просто что-то делает. Режиссеры из независимых театров — просто ребята, твои кореша, знакомые, приятели. Когда ты придешь к ним в театр, у тебя не будет чувства, что сейчас запахнет ладаном, выйдет Мефистофель и будет чем-то дирижировать. Выйдут люди и поговорят с тобой о чем-то, что им интересно. Это будет иногда весело, иногда грустно, это всегда будет про что-то злободневное. Но при этом никто не будет делать вид, что открывает какие-то там истины. Поэтому мой театр — это прикол, и сейчас он еще больше прикол, чем был…
— Почему?
— Потому что если смотреть на происходящее без призмы абсурдного юмора, то, наверное, можно поехать кукухой… В «Карле» много смешного, там тьма какого-то лютого кринжа. Это прикол.
— Я видела, как люди плакали на «Карле».
— Я там сам плачу… Это все про человека. Ты не делаешь грустный или веселый спектакль, ты делаешь спектакль про сегодня. Сегодня давай с тобой над чем-то поржем, над чем-то поплачем — и ощутим единение, свободу.
— У тебя недавно была премьера спектакля-концерта «2007» в Театре им. Маяковского в Москве. Зачем государственные театры обращаются к такой неклассической подаче?
— Такой принцип был всегда. Мне кажется, новые идеи сначала зарождаются в каких-то независимых проектах, а через какое-то время легализуются в гостеатрах. Проходит десятилетие, и это перестает быть чем-то «вау».
Есть такие театры, как Маяковского, которые смелее пробуют новое. В следующем сезоне мы с ним думаем сделать форум-театр (постановки, в которых на развитие сюжета влияют зрители.— «Ъ-СПб»), который почти не представлен в гостеатрах. Какие-то театры сложно идут к новым форматам.
Думаю, новые форматы постепенно будут расползаться. Просто независимые театры горазды на всякие эксперименты, смелее пробуют, а гостеатры через время к этому приходят.
— Как отличается работа с гостеатром? Бывает ли такое, что ты говоришь: «Хочу поставить вот это и вот так», а тебе в ответ: «Нет, нельзя»?
— Это складывается из ряда факторов в любом театре. В Театре им. Маяковского я выпустил уже несколько спектаклей. Художественный руководитель Егор Перегудов и директор Екатерина Лапшина относятся ко мне с доверием, поэтому на сцене возможна почти любая история, с какими-то нюансами, но возможна.
Все зависит от региона, театра, конкретных людей. Страх у многих в голове: кто-то готов рисковать, кто-то нет. Иногда встречаешь удивительные ограничения: думаешь, что вот к этому будут претензии, это вряд ли пропустят, а оказывается, что вообще не в этом дело и нельзя совсем другое.
Где-то есть запрос на движ и смелость, где-то люди балансируют между классическими спектаклями и новыми форматами, а где-то ничего нет. Есть театры, в которых все ровно. Ты о них не слышишь, но они есть. Там выходят премьеры, но они тебя не трогают, а есть театры, которые манят.
— Мы не можем не поговорить о «Плохом театре». Это уникальный проект, в репертуаре которого сейчас один спектакль, на который при этом нельзя купить билет.
— Да, ужасно, ужасно… (смеется)
— Однако у вас всегда аншлаг. Как удается поддерживать популярность спектакля?
— Мы ничего для этого не делали и не делаем. Мы в раскрутку группы в соцсети «ВКонтакте» не вложили ни рубля. В репертуаре у нас было четыре спектакля, сейчас остался один.
— В чем уникальность «Квадрата»?
— Там поп-музыка играет, люди любят танцевать под «Руки Вверх!»
— Как будто слишком упростил…
— У этого спектакля, скажем так, простой вход. Человек, который никогда не ходил в театр или ходил последний раз в пятом классе и был шокирован Островским, понимает вдруг, что театр может быть демократичным: можно танцевать, кричать, приходить и уходить. В «Квадрате» будто зафиксированы какие-то вещи, которые понятны и близки максимально широкому количеству людей.
Это документалка про 1990-е годы, про неотжитое время, непроговоренное.
Мы в спектакле довольно смело про него говорим, честно. И поп-музыка играет, под которую можно потанцевать.
— Планируете ли расширять репертуар «Плохого театра»?
— Планируем всю жизнь, но никак что-то не получается. Я не успеваю. У нас есть еще «Плохая лаборатория» для молодых режиссеров, в рамках которой мы также выпускаем спектакли. Сейчас, например, режиссер (очень молодой) Сержук Андреев ставит «Омон Ра» по роману Виктора Пелевина. Планируем сделать документальный спектакль про анорексию: девушка-режиссер собрала для него такой жесткий материал. Я планирую тоже что-то сделать, но я так планирую уже года три…
— Что в планах?
— Есть несколько вещей, которые я хочу сделать. Сейчас расскажу, чтобы потом обязательно сделать… Хотя и это не факт. Давно хочу сделать спектакль про сны: у меня есть друг, который записывает каждый свой сон. Это вектор в сторону обычного человека, не какой-то знаменитости, а простого парня из Тулы.
— Это будет история одного человека?
— Да, хочу сделать моноспектакль, в котором параллельно будут идти истории из снов и реальности. Хочу, чтобы это еще было музыкально. В общем, наворотить хочу. Есть история про… Нет, об этом не буду рассказывать.
— Что мешает сделать? Не хватает времени?
— Да, у меня очень много всего. Я жадный, боюсь не успеть и за все хватаюсь. Сейчас в Саранске мы делаем спектакль в троллейбусе. В петербургском театре «Драм.Площадка» буду ставить историю брата Андрея из «Трех сестер» Чехова. Все время есть какие-то идеи.
В середине марта выпустил в Казани, на театральной площадке Mon, танцевально-документальный спектакль «Танцплощадка»: там горожане старше 50 лет и молодежь до 18 лет вместе танцуют и через танец рассказывают свои истории. Это настолько интересно, что нельзя не сделать. И я везде вот так цепляюсь, поэтому не все успеваю.
— Вернется ли в репертуар постановка «Магда» по пьесе Майкла Ардитти, которая рассказывает о последних днях жизни министра пропаганды Третьего рейха Йозефа Геббельса и его жены Магды Геббельс?
— Мы сейчас с актерами ведем переговоры. Леон (Леон Словицкий — один из создателей «Плохого театра», играл в «Магде» Йозефа Геббельса.— «Ъ-СПб») вернулся в Россию, но, к сожалению, уехал жить в Москву. Поэтому мы сейчас ищем актера. Дорогие друзья, если вы актер и похожи внешне на Геббельса, пожалуйста, обратитесь к нам. Это очень важный антифашистский спектакль, поэтому хотелось бы, конечно, его играть.
— Что за проект «Плохая лаборатория»?f
— У проекта простая идея: любой режиссер, который хочет сделать спектакль, но не имеет для этого каких-то ресурсов, может к нам обратиться — и мы поможем ему это сделать. У нас есть несколько критериев, которые режиссер должен соблюсти, чтобы попасть в лабораторию. Мы, например, не берем готовые спектакли, нам нужны именно идеи.
Лаборатория — это обычно кратковременная история: люди собрались, что-то сделали, лучший эскиз стал спектаклем. У нас не так: ты делаешь спектакль, который хочешь играть бессрочно. Мы помогаем актерами, финансами, площадкой для репетиции, выпуском, пиаром. Как минимум один раз спектакль играется на сцене.
Дальше режиссер сам решает, что делать со своим детищем. Можешь дорабатывать его до бесконечности или перенести в другой театр. Мы будем помогать в любом случае.
— Где вы работаете? У «Плохого театра» ведь нет своей площадки.
— Мы дружим со многими площадками. К нам приходят с идеей, например, «хочу сделать спектакль в старом советском ДК», мы идем и договариваемся. Все проще, чем кажется. Многие барьеры в первую очередь в голове.
Ты прежде чем что-то сделать, думаешь, что это нереально. И все, в этот момент ты все бросаешь. Надо думать, что все реально, и думать, как это сделать. Мы найдем тебе все, что захочешь: давай в аэротрубе сделаем спектакль. Все возможно, если в этом есть смысл.
— Ты художественный руководитель и режиссер социального проекта «Театральный дом». Что это за проект?
— Сейчас на самом деле сложный момент… «Театральный дом» — проект фонда «Подари мне крылья». Это такой театр горожан. Изначально мы работали с ребятами из детдомов, приютов и с теми, кто имеет опыт сиротства. Постепенно к нам приходили друзья ребят, просто люди без актерского образования и с актерским. Многие подростки, с которыми мы работали в самом начале, уже выросли, а мы продолжаем с ними взаимодействовать.
— В чем сейчас сложности?
— Социальные проекты — это очень дорого. Они не окупаются. Нет доноров, нет людей, которые бы их спонсировали. За годы существования «Театрального дома», а это почти восемь лет, мы выпустили спектакли, которые стали знаковыми на уровне страны. Это не просто благотворительный проект: спектакли «Театрального дома» не уступают профессиональным постановкам, на мой взгляд, и это подтверждают оценки критиков и награды на разных фестивалях.
Поддерживать работу такого проекта — аренду пространства, костюмы, декорации — очень дорого. Иногда мы существовали на гранты, на какие-то пожертвования. Но практически нет людей или компаний, которые бы постоянно жертвовали на этот проект деньги.
Поэтому у фонда, скорее всего, не будет возможности дальше поддерживать «Театральный дом». Мы сейчас в поиске, куда прибиться. Есть команда, спектакли, но нет финансирования.
— Может, соединить проект с «Плохим театром»?
— Не хочется мешать все вместе. И есть большая разница — сыграть «Квадрат» на картонке на площадке «Скороход» или мюзикл «Крысолов», в котором участвует 25 человек. Для этого нужно арендовать большое пространства, поставить звук, свет — выходит гораздо дороже. Если педагоги, работающие в проекте, могут отказаться от зарплат, то работа человека на звуке и на свете все равно должна оплачиваться.
Поэтому я обращаюсь ко всем: если кто-то хочет помочь — напишите мне лично. Мы находимся в кризисной ситуации, мы знаем, что в нынешнем формате этот театральный сезон — последний.
— Не рассматривается вариант бросить этот проект?
— Я не рассматриваю такой вариант, потому что «Театральный дом» нужен этим подросткам. И спектакли... Непонятно, как это все бросить.
— Какие они — современные подростки?
— Мне кажется, они свободнее меня в их возрасте. Они больше знают, чем мы, больше понимают про себя. Мне кажется, я был в каком-то бессознательном состоянии лет до 23 (смеется), не очень понимал, что происходит. А нынешние ребята такие: «Понятно, это вот так, это вот так устроено».
Они более неформальные. Мне кажется, сейчас есть тенденция всех причесать. Но крутость подростка в том, что с него все как с гуся вода. Он шелуху все равно сбросит. Сколько бы ты ни вешал ему лапшу на уши, он скажет: «Ну да, ну да» и пойдет делать что-то свое. Я верю в это по крайней мере.
— Нет ли ощущения, что новое поколение могут убедить в каких-то новых смыслах и они не будут в состоянии их сбросить?
— Если это смыслы, то может быть, и так, но если это симулякры, атрибутика смыслов… Мне кажется, сейчас много тратится сил на атрибутику.
Вот тема патриотизма — считаю, что я, например, патриот своей страны. И мне кажется, что патриотизм — это не бить в барабан и ходить с флагом, а знать про флаг, почему он такой, знать почему мелодия такая.
Думаю, что можно навесить смыслы, но чувствую, что за многим, что сейчас навешивают, смыслов никаких нет. Есть просто бессмысленная атрибутика.
— В материале «Ъ» о шести молодых режиссерах современности о тебе написали такую фразу: «Дмитрий Крестьянкин, 36 лет, выбрал для себя образ парня из соседнего двора».
— Вообще туфтово написано…
— «Парень из соседнего двора» — это твой образ или это ты настоящий?
— Я считаю, это не образ. Я всегда такой был и таким остался. У группы «Кирпичи» (песня «Джедаи».— «Ъ-СПб») есть такие строчки:
«Что ты думаешь, у меня миллионов тыщи?
Я записал четыре пластинки, но до сих пор почти нищий.
И я этому рад, я не лезу в чемпионы.
Я как любил макароны, так и буду любить макароны».
Может, я в иллюзии нахожусь, но мне кажется, что я не составлял никакой образ. Не сидел и не думал: «Так, что бы мне выбрать? Буду простым парнем». Это вообще так не работает. Я стараюсь быть собой и доверять себе.
— Как ты определяешь свою роль в театральной жизни России?
— Не определяю свою роль…Мне вообще театральная жизнь не очень интересна. (смеется)
— Не хочется запомниться, остаться в истории как Мейерхольд, поставить спектакль, который спустя сто лет будут помнить?
— Нет, фу, пыль, пыль…
— Если спустя сто лет тебе будут ставить памятники…
— Фу, ужасно, не дай бог. Пожалуйста, никаких памятников! (смеется)
— Это говорит человек, который ставит спектакли про Мейерхольда. Может, он так же говорил сто лет назад?
— Это катастрофа, потому что ты помер и не можешь повлиять ни на что. Ужасно. Мы, кстати, стебемся над этим в «Карле»: мы выводим на экран Мейерхольда, и он говорит: «Отвалите от меня, перестаньте делать про меня спектакли».
Короче, забудьте про меня… Умер и умер. Ерунда полная… Я радуюсь, если мой спектакль кому-то помог, дал чуточку свободы, веселья, грусти, дал возможность прожить какой-то момент. Я рад, но не больше, чем воспоминания о друге, который что-то тебе дал, а теперь живет в другой стране или в другом мире, как угодно назови. Я бы это так сформулировал. В общем, я не ищу какой-то роли. Просто делаю спектакли.
— У тебя есть спектакли «Квадрат» и «2007» о твоем детстве и юности. 1991 год и 2007 год — важные периоды российской истории, которые ты осмысливаешь в спектаклях. Есть в планах постановка о событиях 2022 года?
— Это как раз к вопросу о планах «Плохого театра». Только не о 2022-м, а с 2014-го и дальше. Зафиксировать этот промежуток.
— Стоит ли ставить спектакль о том, что было не так давно?
— Не знаю… Когда будет время, тогда и поставлю. А если помру завтра и не поставлю вообще? Обидно будет. Пока идея есть — нужно делать. Но в ближайшее время этот спектакль не выйдет, не успеваю.
— Не думаешь, что ты не сможешь его выпустить?
— Да я же тупой. Я не думаю так: «А подходящее ли время для этого?» Просто делаю. Подходящее ли время делать «Карла»?
— Скоро у тебя должна состояться премьера кукольного спектакля «Война и мир». Что это за постановка?
— Я делаю его в «Театральном доме». Мы хотим выпустить его в конце года. В «Войне и мире» много персонажей: мы подумали, что будет классно с ними поиграть наглядно. У меня была мечта сделать кукольный спектакль, вот пытаемся ее осуществить с ребятами.
— В апреле у тебя будет еще одна премьера — документальный социальный проект «День закрытых дверей» в Театре наций в Москве. О чем будет спектакль?
— Мы планируем выпустить его в следующем сезоне, если я допишу пьесу. Я должен ее дописать. Должен был дописать ее несколько месяцев назад. Это документальная история: я ездил по колониям и разговаривал с подростками, которые осуждены за разные преступления.
— Где ты был?
— В мужской колонии в поселке Талаги (Архангельская область) и в женской — в Томске. По два дня и там, и там. Общался с ребятами. Для меня это тоже открытие. Интересно, страшно, жутко…
— Какие самые популярные статьи?
— 228 УК РФ, распространение — самая, так сказать, народная статья. Самые частые статьи — наркотики, сексуализированное насилие и убийства.
— О чем ты спрашивал ребят?
— С пацанами мы просто сели и давай болтать о жизни. Спрашивал, как случилось так, что человек преступил закон. Раскаивается ли он, чего боится после выхода из колонии обратно в мир.
Они мне подробно рассказывали, как и почему совершали преступление, как они теперь живут. Мне кажется, этот спектакль может уберечь подростков и взрослых от каких-то действий. Наивная позиция.
Но я верю, что спектакль поможет, даже если один человек благодаря ему не будет раскидывать наркотики и воздержится от употребления алкоголя.
Можно возразить: «Дима, ты в своем уме? Это Театр наций, туда не ходят маргиналы. Вряд ли человек, который бухает водку в деревне, придет в Театр наций». Но в колониях есть ребята и из мегаобеспеченных семей. Это не всегда зависит от социального статуса. В общем, это моя наивная попытка спасти хотя бы одного человека.
— У тебя не первый спектакль, который строится на общении с людьми. Почему ты ставишь спектакли не по вечной классике, а на историях из народа?
— Классика — тоже история людей, истории из народа, но я, наверное, глуповат для классики, вот и все.
— Много самокритики…
— Попробуй Чехова почитать… Я все время критикую нашу образовательную систему: тебе в школе говорят прочитать «Дядю Ваню» Чехова, но я и сейчас это произведение не очень понимаю. Это история про кризис взрослых людей. Вот я чуть-чуть сейчас понял «Три сестры».
Поэтому это не самокритика, а адекватная оценка своих ментальных способностей. Мне кажется, я не способен сейчас поставить Достоевского, например. Толстого вот могу поставить только в кукольном формате. Документальный театр для меня проще: я люблю людей, мне интересно с ними общаться. А когда я что-то узнал, мне всегда хочется этим поделиться.
— Ты как-то сказал, что не любишь вопросы о творческих планах.
— Да потому что я наговорил, а потом опять ничего не сделаю. (смеется)
— Какие спектакли ты точно выпустишь до конца этого театрального сезона или в следующем сезоне?
— Нет никакого «точно» в этой жизни.
— С вероятностью 99%.
— С вероятностью 99% будет «Брат Андрей» в театре «Драм.Площадка» В этом сезоне в Саранске выйдет спектакль в троллейбусе. В следующем сезоне выйдет «День закрытых дверей» в Театре наций.