Вопреки еще не забытым пророчествам советских передовиц — тех, что требовали повсеместной готовности к зиме, которая спросит строго, нам всем из года в год суждено убеждаться в обратном: строго спрашивает совсем не зима, а весна. Ну, и отчасти лето — в общем, короткое теплое время долгого северного года. О том, как оказаться достойным весны — Анна Наринская.
Зима предлагает борьбу, гонки на выживание, сироп от кашля и прочие радости, из которых по-настоящему радуют только елка и дорогостоящие шкуры убитых животных. В зиме нет высокомерия — весна же, наоборот, им исполнена. Она приглядывается к тебе подозрительно всеми своими еще неверными солнечными лучами, набухшими почками, подсыхающими лужами — как будто примеривается, зачем ты ей такой сдался. Ответ — ни зачем не сдался. Такой ты не нужен — угрюмый, нахохлившийся, взваливший на себя свой зимний багаж забот и опасений.
Чтобы достойно войти в весну, в тепло, в краткосрочную и потому еще более острую радость, недостаточно этот багаж сбросить. Нет, надо вообще все поменять — только так мы можем просоответствовать. Весне, теплу, возможно, счастью.
Ведь что происходит с нами в момент счастья? Вернее, в момент, предшествующий счастью,— мы меняемся. "Как океан меняет цвет",— по выражению поэта. Он имел в виду именно это радикальное изменение состояния, полную перестройку организма перед наступлением счастья. В принципе с цвета и следует начать. В смысле — с оболочки. С одежды.
И ни при чем тут всякие банальности типа того, что весна требует яркого. В этом сезоне она больше всего требует белого, однако удовлетворится и черным. Потому что важен не "цвет", а "поменять". И если на вас будет надето черное, то пусть это будет другое, новое, принципиально незимнее черное. Возможно, кокетливое, возможно, интеллигентски-вычурное — но другое. Вашему весеннему прикиду не следует быть просто-напросто облегченным зимним. Это должна быть принципиально другая оболочка. Оболочка человека, который передвигается иначе, живет иначе, думает иначе. Который мечтает иначе.
В смысле передвижения вопрос, конечно, не только в каблуке или его отсутствии, не только в ширине юбки, не только в пружинящей подошве мягкой теннисной туфли, сменившей суровый оксфордский ботинок. Тут стоит изучить возможность самолета и — непременно — возможность корабля.
Но если начисто отмести, как отвлекающие от главного, воспетые тем же поэтом "пылинки дальних стран", требующие экстренных средств передвижения, то самая очевидная перемена такого рода — просто-напросто смена машины. Хотя, нет, не просто-напросто, а вполне сложно — обдуманно и, несмотря на кажущуюся очевидность выбора, со смыслом. Итак, машина теплого времени года — это, конечно, спортивный кабриолет. Или, наоборот, что-нибудь огромное, тяжелое, фырчащее, способное преодолеть все преграды между нами и тем неизвестным, которое не требует непременных самолета и парохода. Еще есть, конечно, возможность мотоцикла и даже скутера. Но несмотря на вопиющую весеннесть этих транспортных средств, в наших широтах с ними что-то не так. Возможно, в них больше эгоизма, чем шика.
Так вот, новое или обновленное средство передвижения должно быть приписано к такому же жилищу. И не надо надменно морщить нос в ответ на вроде бы банальность, что весна, свет, цвет требуют, по крайней мере, новых гардин. И не будем настолько пошлы, чтобы считать новые гардины пошлостью. Оскар Уайльд вплотную занимался новыми гардинами и нам велел. Причем, заметим, для нас это занятие куда более безопасно. В Рэдингскую тюрьму нас за это не посадят. Так что пусть занавески, возможно, скатерть, возможно, ковер, возможно, зеркало. Возможно все.
Тот же остроумец Уайльд отметился в вечности среди прочего следующей фразой: "Те, кто видит разницу между душой и телом, не имеют ни того ни другого". Соответственно, мы, и тем и другим обладающие, не можем не понимать, что такое весеннее изменение упаковки тела, а значит — уж во всяком случае, по уайльдовской логике, и самого тела не может оставить душу неизменной.
Так что весной вместе с погодой и антуражем нам предстоит поменять убеждения. Политические — по желанию, но вот куда более важные взгляды нам предстоит сменить точно. А именно — взгляды на любовь. Которая весной, выползая из утепленных зимних убежищ, пропитанных воспоминаниями об очень трепетных и очень утомительных разговорах, переодевается во все новое и пересаживается в тот самый кабриолет. И — овеянная теплым ветерком и припорошенная недомашней пылью — она перерождается. Из зимнего самопожертвовательного занудства любви к другому мы проникаемся самоутверждающей и увлекательной весенней любовью к себе. Любовью всесильной, потому что верной.