фестиваль фотография
В Новом Манеже открылась одна из центральных в программе фестиваля "Мода и стиль в фотографии" выставка "Жак-Анри Лартиг. La Belle Epoque", устроенная Московским домом фотографии совместно с Ассоциацией друзей Жака-Анри Лартига при поддержке Sony. Рассматривая снимки самого знаменитого дилетанта в истории фотографии, АННА Ъ-ТОЛСТОВА поняла, что для Лартига весь XX век был прекрасной эпохой.
"Зиссу, шофер Ив и мама", 1910 год: Зиссу (старший брат) и мама — в бесконечно элегантном Пежо-22HP с откидным верхом, шофер Ив в автомобильных очках поверх фуражки — перед кабриолетом. А вот та же компания в расширенном составе, меняют колесо: Зиссу и Ив все те же, "Пежо" заметно постарел — это уже 1911 год. В сущности, все снимки Жака-Анри Лартига — сплошной семейный фотоальбом. Вернее, 130 альбомов, накопившихся за 86 лет его фотографической деятельности (снимать Лартиг начал в 1900-м, когда ему стукнуло шесть), с подробными подписями под каждым фото: кто, где, когда. Папа, мама, я, Биби, Вера, Арлетт, Рене — впоследствии Лартиг, наверное, и сам путался в своих многочисленных женах, так что ремарки оказались очень кстати.
Лартиги были одной из самых состоятельных семей Франции. Первую камеру — громоздкую, деревянную, с гармошкой, на треножнике — мальчишке подарил отец, и сам увлекавшийся фотографией. Потом его фотоаппараты все более усложнялись по конструкции и легчали по весу: у ребенка всегда было все самое лучшее. Лартиги, будучи передовыми, прогрессивными аристократами, вообще обожали все самое лучшее и модное: новую технику, новые виды спорта, фешенебельные курорты. Керлинг в Санкт-Морице, скиджоринг в Шамони, брызги снега из-под полозьев, хрустальные капельки воды на спине ныряльщика — беззаботная золотая молодежь, баловни судьбы.
"Отправление Рене на самолете 'Фарман', Монако, 1912": фанерная стрекоза зависла над морем, на берегу столпились зеваки, репортеры и мальчишки — Лартиг тогда относился сразу ко всем трем категориям. "Второй авиапарад. Велодром в парке Принцев. Париж, ноябрь 1912" с несуразным крылатым велодрандулетом (пилотом, кажется, был Лартиг-старший) на стадионе и гигантским рекламным щитом над пустыми трибунами: "Russian Treugolnik. Русские велосипедные шины неподражаемы". Безымянный горнолыжник завис в прыжке над изумленной публикой, граф Салм отбивает удар на чемпионате мира по теннису (Париж, 1914), мадемуазель Эстеб и мадам Фольтет завалились на бок в санях в Санкт-Морице — Лартиг, кажется, всего лишь пытался поймать и остановить движение. Но вместе с движением ему удавалось поймать тона, линии, фактуры, тени, взгляды, полуулыбки, сами собой складывавшиеся в восхитительные и легкие композиции. Остановив движение, он останавливал само время: Ницца, Шамони, Экс-ле-Бен, Боваллон у него не сильно изменились с 1913-го по 1953-й. Как будто Марсель Пруст давно умер, а великосветские герои все живут и радуются жизни под сенью девушек в цвету.
Лартиг всерьез ничему не учился: походил немного на занятия в Академию Жюлиана, откуда вышла добрая половина французских авангардистов, и решил, что станет свободным художником. Писал чудовищных размеров натюрморты с цветами — они красуются на снимке "Мои полотна этого лета" (1922 год), где хрупкая фигурка художника теряется за огромными холстинами. Он даже пытался работать — как декоратор казино в Канне и художник на фильмах Абеля Ганса (Абель Ганс в резиновой купальной шапочке верхом на надувном морском коньке тоже имеется среди семейных фото Лартига). Отсюда и дружба с художниками и актерами, снятыми как члены семьи, а не как знаменитости: запросто. Саша Гитри и Ивонна Прентан, прогулка на катере — это крестные его дочери. Фовист Кес ван Донген, добродушный бородач с трубкой, прогулка по каннскому пляжу, 1923 год — старинный друг. Пикассо в семейных трусах, развалившийся на диване, вилла "Калифорния", 1955 год — сосед по даче.
По счастью, Лартиг-фотограф не имел никаких художнических амбиций. В фотографии, как и в жизни, он был абсолютно естественен — в этом и есть обаяние истинного аристократизма. Правда, он что-то продавал в журналы еще в 1910-х — для разделов спорта и светской хроники, у него даже случилась пара выставок, без особого резонанса. Слава пришла к нему неожиданно: в 1962-м в Нью-Йорке он показал свои снимки куратору фотографии из Музея современного искусства великому Джону Шарковски — на следующий год в МОМА прошла огромная ретроспектива Лартига, а журнал Life напечатал большую подборку работ недавно открытого гения. Ему было 69. Шарковски включил его карточку 1911 года — по авеню Булонский лес шествует дама в черно-бурых лисах с парой собачек на поводке, мимо проносятся конный экипаж (один из последних) и кабриолет (один из первых) — в свою знаменитую антологию 100 лучших снимков всех времен и народов. С тех пор в истории фотографии Лартиг оказался прочно привязан к парижским бульварам belle epoque, как Утрилло — к переулкам Монмартра.
Фотография Лартига выбивается из всего, что привык видеть в искусстве XX век. По Европе прокатились обе мировые войны — он этого, похоже, не заметил. Разумеется, он никогда и не был на фронте — по состоянию здоровья. Каковое, впрочем, не мешало ему выделывать кульбиты на лыжах в Санкт-Морице и Шамони. Ну да, однажды какие-то дети-беженцы из Венгрии попали в его кадр (дело было в 1957-м — годом ранее советские танки уже прошлись по Будапешту), но как объект эстетики, а не политики: беженцы обычно чертовски живописный материал. Самая большая катастрофа в лартиговском мире — "Буря в Ницце", где по набережной, засыпанной галькой и обломками веток, бредут недовольно кутающиеся в пальто господа. И в этой художественной позиции нет ничего аморального. Это какая-то особая французская формула счастья: немного солнца в холодной воде. Жак-Анри Лартиг, и как фотограф, и как прожигатель жизни, всем своим творчеством словно бы говорит: ловите мгновение и наслаждайтесь.