В биографии Владимира Янкилевского есть все, что полагается иметь классикам "другого искусства". Выставка в Манеже 1962 года; поденщина в журнале "Знание-сила"; статус полузапрещенного; знакомство с западными коллекционерами, Нортоном Доджем, Диной Верни и многими другими, благодаря кому выживало неофициальное искусство в СССР. Потом перестроечное признание, массовые закупки для Музея Людвига, Центра Помпиду и Третьяковки, эмиграция — через Кельн и Нью-Йорк в Париж.
И, конечно, классикам полагаются ретроспективы. "Мгновение вечности" — далеко не первая, но довольно подробная: 70 работ. Здесь будут офорты из серии "Мутанты", где изуродованные социумом босховские монстры скачут в эротических танцах. И огромные "триптихи" и "пентаптихи" — многослойные, из фанеры, металла, дерева собранные иконостасы с машинно-биологическими персонажами. Эти махины целиком не помещались в комнатку коммуналки, где работал художник, и писались по частям, существуя в целостности лишь в его воображении. На той самой выставке в Манеже он даже не заметил ругани Хрущева — любовался собственным шедевром, впервые собранном в надлежащем виде. Эта временами абстрактная, временами сюрреалистическая московская метафизика формировалась под влиянием идей духовного учителя семидесятников, режиссера, писателя и религиозного философа Евгения Шифферса. Этакий новый космизм, переживший эпоху НТР и ЭВМ, прозревающий мировой дух в межгалактических безднах, атомарных структурах и микросхемах.
Впрочем, в споре физиков и лириков Владимир Янкилевский нашел элемент, примиряющий оба лагеря: музыку. Может быть, это было что-то генетическое, от деда-кантора, но Янкилевский "заболел" музыкой с юности: боготворил Шостаковича и даже ездил показывать ему свои работы, был хорошо знаком с Альфредом Шнитке, дружил с пианистом и композитором Александром Рабиновичем. Теперь на открытиях его выставок нередко играют знаменитости, от перкуссиониста The Ganelin Trio Владимира Тарасова до супружеского фортепианного дуэта Марта Аргерих--Александр Рабинович. Возможно, от музыки у художника это острое переживание времени, где сиюминутность движения и покой вечности пребывают в вечной борьбе.