рассуждает Григорий Ревзин
Знаете, теперь так принято, что дома у нас имеют названия, в основном литературные. Например "Отцы и дети", "Другие берега", "Хождение по мукам". Одна милая дама, риэлтерша, обратилась ко мне как журналисту с просьбой придумать ей название дома, дом был в итальянском стиле. Ну, я по аналогии предложил ей — "Новая жизнь", "Освобожденный Иерусалим", "Неистовый Роланд". Однако так получилось, что эти названия соответствующих произведений Данте, Тассо и Ариосто она не помнила, и поэтому предложение не прошло.
— Зачем нам "Освобожденный Иерусалим", если у нас итальянский дом? — остановила она полет моей фантазии.— Григорий, как красиво называются дома в Италии! Палаццо Фарнезе, Питти, Медичи, Рикарди! Прекрасно звучит! Давайте назовем наш дом "Палаццо Питти"!
— Это нельзя. Питти,— говорю я ей,— это фамилия.
— Чья? — заинтересовалась она.
— Питти — это фамилия Питти
— Это кто, архитектор? Ну и подумаешь! Кто его знает, кроме вас!
— Нет, это не архитектор. Это владельцы дома. Они там жили, и поэтому дом так называется. В том смысле, что это их палаццо.
— Не может быть! А если дом продается, как тогда?
— Тогда получаются двойные названия. Например, палаццо Медичи-Риккарди.
В результате дом стал называться как-то типа "Кварталло неаполитано" и в таком виде благополучно продался.
Некоторые русские люди живут все лучше и лучше, и в этом смысле у нас идет прогресс. В 1992-1996 годах городская квартира этих некоторых русских людей была в среднем площадью двести метров в расселенной коммуналке, а загородный дом был размером четыреста метров, типа канадский сэндвич, на участке до 20 соток. К 2000 году квартира стала площадью около 500 метров, в новом доме, который тогда называли элитным, а загородный дом — площадью тысяча метров, в викторианском или каком-нибудь историческом стиле (их тогда ласково называли замчатами), с участком площадью полгектара. Сегодня городская квартира — площадью около тысячи метров в, как это теперь принято называть, недвижимости класса "люкс" или класса "А", а загородный дом — вилла, чаще авангардная, площадью не меньше двух тысяч метров, с участком от десяти гектаров и разными дополнительными строениями в виде охотничьих домиков, конюшен и оранжерей.
Это хорошо, но в словосочетании "некоторые русские люди" заключается тревожный привкус. Нет, я совсем не имею в виду, что так живут не все. Это невозможно. Я имею в виду, что этих некоторых нельзя конкретизировать. Нельзя сказать: некоторые, например такой-то. Никогда не получается что-то типа "виллы де Рипасчи", а всегда только усадьба "Старуха Изергиль".
До революции у нас было известно, кто где живет,— это вот дворец Белосельских-Белозерских, это дом сенатора Половцева, это дом купца Тарасова. Так они и вошли в историю архитектуры, ну, и так получилось, что их в первую очередь пограбили. Отсюда исторический опыт — лучше, чтобы не знали, кто в доме живет, дом целее будет. А после революции придумали институт прописки, чтобы государству было удобно брать кого когда нужно — в армию или в тюрьму. Отсюда опять исторический опыт — лучше, чтобы не знали, где ты живешь. Целее будешь. И это рождает очень специфическое отношение к архитектуре.
В середине 90-х было принято сетовать: у нас нет русского дома. Известно, что такое швейцарский, английский, американский дом, у каждого из них своя типология, свой набор помещений, а вот что такое русский — непонятно. Прошло десять лет, и за это время вопрос решился, но весьма нетривиальным образом.
Взять тех же Рикарди. Они жили себе в палаццо Медичи четыреста лет, и ничего. Не меняли. У них выработалась устойчивая жизнь. У нас за 10 лет трижды сменилась типология дома. Сейчас, как уже говорилось, меньше чем в 2000 метрах за городом жить неприлично. Что случилось? Почему вдруг оказалось, что в 500 метрах никак невозможно? Детей на полторы тысячи метров народилось? Родственники из Перми понаехали?
Два года назад один журнал устраивал прием в одном пентхаузе на Якиманке. Хозяин его купил, но не успел обустроить, там были голые бетонные стены, без внутренних перегородок. И вот — предоставил для приема. Год назад была выставка одного известного архитектора, и по этому поводу опять был прием — как ни странно, опять в том же пентхаузе. Там ничего не изменилось, те же стены. Недавно я узнал, что этот пентхауз продается — хозяину он оказался маловат.
Конечно, это не со всеми так происходит. Кто-то успевает обжиться и только потом продает. Но меня интересует идеал русского дома, и он, мне кажется, именно такой. Люди не приживаются к дому, они не рискуют давать ему свое имя и сообщать кому-либо, что они вот тут живут. Они просто покупают себе пространство, соразмерное количеству своих денег, а поскольку денег становится больше, то и количество пустого места нужно увеличивать. Дома больше не соответствуют тому, как в них жить. Они соответствуют деньгам. И поскольку самым ликвидным активом являются абстрактные квадратные метры, то они и увеличиваются, и здесь две тысячи метров — в самый раз. Они сообщают, сколько сегодня прилично иметь денег богатому русскому человеку для статуса.
Так что теперь можно легко ответить на вопрос о том, что такое русский дом. Этот дом не имеет внутренней планировки, стандартного набора помещений — представления об этом стандарте меняются быстрее, чем успевают воплотить предшествующие представления. Если там удалось что-то сделать, то используется это в режиме гостиницы — живут не более года, как достроили один, начинают строить новый. Никакой устойчивой программы жизни выработаться не успевает-- вернее, она есть, и устойчивая, но не домашняя. Она заключается в том, чтобы никогда не задерживаться подолгу на одном месте и всегда быть готовым исчезнуть.
Русский дом — это пустота, ограниченная внешней оболочкой и имеющая литературное название. В ней не живут — ею предъявляют себе самому размер собственного состояния. Прогресс состоит в увеличении количества этой пустоты. Хотя нет, простите, еще в одном. Теперь принято, чтобы к каждому помещению в доме была подведена вода и канализационный сток. Дальше этого отделка чаще всего не идет, но место для санузла принято делать везде. Так что когда некоторые другие русские люди придут с вилами устанавливать социальную справедливость и начнут наконец обживать эту пустоту, то сбудется вековая мечта русской коммуналки. В каждой комнате будет свой сортир.