Мочить с трибуны

Недавняя встреча президента с молодыми писателями свидетельствует о том, что его призыв заполнить идеологический вакуум патриотической идеологией начал воплощаться в конкретные действия. Опасности, поджидающие создателей новой идеологической машины, оценивал обозреватель "Власти" Евгений Жирнов.

Палка о двух концах

Исторический опыт свидетельствует о том, что реальная нужда в идеологии возникает лишь в правящих командах, где есть скрытые, но нарастающие противоречия. К примеру, ведется борьба за материальные или иные ресурсы — а называть в подобных случаях вещи своими именами во все эпохи было не принято. Так, в начале 1920-х Сталин вряд ли говорил кому-либо за пределами своего ближайшего окружения, что хочет отнять у Троцкого управление армией. Нет, на поверхности спор между двумя большевистскими лидерами шел главным образом по вопросам марксистской теории.

Собирать команду единомышленников также гораздо удобней под идеологическими знаменами. Ведь одно дело сказать вслух, что идешь за Сталиным в надежде получить видную и хлебную должность. И совсем другое — примкнуть к сталинскому лагерю, объявив, что принципиально не разделяешь воззрения Троцкого на мировую революцию.

Можно вполне обоснованно предположить, что именно процесс передела сфер влияния, постоянно идущий в нынешней правящей группировке, стал нуждаться в идеологических маскировочных сетях. В особенности накануне грядущих выборов и, возможно, последующих за ними перемен во властных структурах.

При таком положении дел автоматически отпадает необходимость сложных многоходовых операций с применением Генпрокуратуры для захвата контроля над финансовыми потоками противников. Достаточно будет публично обвинить недругов в недостатке патриотизма и пренебрежении к отеческим гробам. К примеру, вполне может возникнуть вопрос, достоин ли контролировать экспорт нефти или газа человек, сомневающийся, скажем, в победе русского оружия на Бородинском поле.

Но если ставка делается на слова, то обращаться с ними следует крайне осторожно. Даже опытнейшим пропагандистам это удавалось далеко не всегда.

"Имели место политически ошибочные выступления"

Несмотря на всю мощь советской пропаганды, число граждан СССР, сомневающихся в правильности учения Маркса, которое было всесильным, потому что было верным, а верным — потому что всесильным, было достаточно велико. Даже в сталинские годы находились люди, писавшие и распространявшие антисоветские листовки, а число посаженных за антисоветскую агитацию измерялось миллионами. И вдруг на XX съезде КПСС и в последующих выступлениях руководители партии обвинили Сталина в извращении идей Ленина. Собственно, это был обычный прием идеологической борьбы, правила которой установил сам вождь всех советских народов.

Но откровения подобного рода вызвали полнейший разброд и шатание в среде инженеров человеческих душ всех специальностей — писателей, художников, кинематографистов и музыкантов. В 1956 году руководители советской идеологической машины безостановочно получали сообщения о сбоях в ее работе.

"Ленинградским союзом художников,— говорилось в докладе министра культуры СССР Николая Михайлова,— была проведена дискуссия на тему "Будущее советского искусства". Дискуссия продолжалась три дня и вызвала у художников большой интерес. Зал заседаний был переполнен. В заседаниях участвовало не менее четырехсот человек. Многие лица, желающие присутствовать на обсуждении, толпились перед зданием. Для участия в дискуссии были приглашены и московские художники.

В процессе дискуссии высказалось около тридцати ораторов. Большая часть выступающих правильно ставила вопросы развития советского изобразительного искусства, подвергла справедливой критике недостатки нашей художественной жизни.

Однако на дискуссии имели место и политически ошибочные выступления. Примером таких выступлений являлась речь художника Панкратова, заранее им подготовленная и зачитанная. Панкратов говорил, что коллективизация сельского хозяйства в СССР являлась величайшей народной трагедией, сопровождавшейся ужасами.

Он утверждал также, что длительное время в СССР существовала "социалистическая монархия", притуплявшая у народа чувство правды и красоты, в то время как монархия в Англии существовала и существует для воспитания этих чувств. Далее Панкратов расхваливал американский путь развития общества и говорил о его преимуществах перед путем социалистического развития СССР. Несмотря на совершенно недопустимый характер выступления Панкратова, его речь была встречена со стороны многих участников дискуссии аплодисментами".

Отдел культуры ЦК КПСС сообщал о нездоровых настроениях в писательской среде и среди прочего докладывал о следующем:

"Обличение и разоблачение партийных работников и руководителей приобретает нередко характер дешевой сенсационности и крикливости, мещанского зубоскальства. Типы председателей колхозов, начальников главков, министров и их заместителей, вообще всяческих "номенклатурных" работников стали основным объектом обличения на страницах "Крокодила", они также "кочуют" из одной пьесы в другую, появляясь в произведении только с одной целью — продемонстрировать свою бездарность, беспринципность и эгоизм.

Нельзя считать нормальным, когда, поддаваясь "моде" и подыгрывая обывательским настроениям, иные авторы не раскрывают реальных процессов, происходящих в самой жизни, а изображают дело так, что руководящий работник уже по должности и положению оказывается шкурником, перерожденцем, карьеристом".

А идеологические работники ЦК, ведавшие делами в РСФСР, обнаружили крамолу в святая святых — газете "Правда" и журнале "Вопросы философии":

"Выступления против государственного руководства искусством начались в среде художественной интеллигенции уже давно. Журнал "Советская музыка", "Литературная газета" уже не первый год помещают статьи, где выражается протест против диктатуры "мрачных чиновников", против "государственной опеки", против пришедших к руководству искусством лиц, "не понимающих и не любящих искусство", "наносящих ему вред". Поощрением подобным критическим выступлениям явилась и статья композитора Шостаковича в "Правде", где содержались аналогичные высказывания. На собраниях художников, композиторов, литераторов также усилились выступления против государственного руководства искусством. Исходящие от ярых приверженцев декаданса в искусстве, подобные высказывания не раз подхватывались в демагогических целях зарубежной реакционной печатью. Если до сих пор эти выступления носили характер безадресной критики плохой работы лиц, "засевших" в государственных органах, ведающих искусством, то в статье в журнале "Вопросы философии" впервые сделана попытка с научной претензией охаять вообще принцип государственного руководства, обосновать прямое требование высвобождения искусства от "гибельного" для него руководства и контроля со стороны партии и правительства. Статья вызвала большой резонанс в среде работников культуры и оживленно дебатируется в кулуарах учреждений искусств, творческих организаций и т. д.".

Однако самое неприятное заключалось в том, что деятелей искусства поддерживали широкие слои интеллигенции. Например, речь Константина Паустовского в защиту "политически вредного" романа Владимира Дудинцева "Не хлебом единым" в полном объеме поместили в стенгазете физического факультета МГУ. А ведь Паустовский говорил жутчайшие, с точки зрения идеологов, вещи:

"У нас в стране безнаказанно существует и даже в некоторой мере процветает совершенно новая прослойка, новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашим строем, ни с социализмом. Это циники и мракобесы..."

Мало того, в начале 1957 года на общих собраниях творческих союзов, кандидатов на всесоюзные съезды, выдвинутых партийными организациями, творческие массы отводили и избирали приверженцев вредных идей. Ситуация требовала немедленного вмешательства партийного руководства. И оно последовало в первые месяцы 1957 года. В Москве провели несколько крупных совещаний с творческими работниками, перед которыми с докладами выступил только что переведенный с поста министра иностранных дел СССР на руководство идеологическим фронтом бывший главный редактор "Правды" Дмитрий Шепилов. Он разъяснял писателям и композиторам ошибочность линии на безоглядную и одностороннюю критику и призывал их вновь пойти в ногу с партией.

Но вот незадача, в июне 1957 года из секретаря ЦК КПСС Шепилова он стал "примкнувшим к ним Шепиловым" и вслед за главными участниками антипартийной группы — Молотовым, Маленковым и Кагановичем — отправился в почетную ссылку. Вменить ему в вину участие в сталинских репрессиях не могли. Так что по традиционной схеме обвинили в распространении чуждых ленинизму идей, причем во время еще памятных всем выступлений перед интеллигенцией. Тут уже не выдержали самые стойкие партийцы.

"Советские люди не безнадежные глупцы"

На публикацию о Шепилове в журнале "Коммунист", где разоблачалась его идейная беспринципность, откликнулись читатели, хорошо ориентирующиеся и в советской идеологии, и в советских порядках. Так что большинство писем были анонимными. Самое острое из них рассматривали все секретари ЦК КПСС. В нем говорилось следующее:

"Ваша статья вызвала во мне и не может не вызвать у всякого порядочного человека чувство омерзения.

Как равный равного (Устав КПСС, Конституция СССР), я спрашиваю, до каких пор Вы будете насаждать в нашей стране беспредельный цинизм и прикрывать все это священным знаменем ленинизма?

Перестанете ли Вы наконец разбазаривать и подрывать авторитет партии?

У нас в стране и далеко за ее пределами не только взрослые, думающие люди, но и каждый школьник знает как непреложную истину:

Всякое сколько-нибудь значительное публичное выступление того или иного государственного, партийного деятеля нашей страны (каким бы хорошим или дурным он ни был) есть выступление, содержание которого заранее, предварительно согласовано и санкционировано ЦК партии, его Президиумом, секретарями или по крайней мере Первым Секретарем Центрального Комитета партии.

Иначе никто себе не представляет, и иначе не было и не может быть в социалистическом обществе при той исторически сложившейся роли партии, которую она играет как руководящая, направляющая и организующая сила общества.

Само собой разумеется, что именно так, а не иначе было и с документами, подготовленными в основном рабочим аппаратом ЦК, его Отделами пропаганды и агитации, науки и культуры.

Все понимают, что эти документы готовились при непосредственном участии Шепилова, возглавлявшего идеологический участок.

Но вместе с тем кто всерьез поверит, что с этими документами заранее не были ознакомлены члены Президиума ЦК, Секретари ЦК?

В условиях такой острой борьбы по вопросам идеологии, какая проходила накануне съезда композиторов и Союза советских писателей в нашей стране и в странах социалистического лагеря, это исключается как совершенно невероятное.

Спрашивается, как же члены Президиума ЦК, Секретари ЦК тт. Поспелов, Аристов, Беляев, Фурцева, Суслов во главе с Первым Секретарем ЦК Хрущевым, читая эти документы, представленные на их рассмотрение Шепиловым, не могли понять и разобраться в них. Как они не поняли, что Шепилов в речи отступает от линии партии по вопросам литературы и искусства, намеченной XX съездом партии? Как они не заметили, что в этой речи вместо ленинской принципиальной линии Шепилов протаскивает либерализм, что он игнорирует ленинский принцип партийности, что он не разъясняет необходимости связи литературы и искусства с политикой партии?

Спрашивается, что же тогда было в его речи, если не было этих основных партийных требований? Как мог ЦК выпустить Шепилова с такими речами на трибуну? Почему после выступления Шепилова его речи печатались в газетах и брошюрах?

Как назвать такое отношение к массам, десяткам миллионов советских людей?

В начале года Шепилов произносит на ответственнейших и многолюдных собраниях творческой интеллигенции, прибывшей со всех концов страны, речи. В десятках миллионов экземпляров эти речи публикуются в партийной прессе, издаются брошюрами как важнейшие установочные документы по вопросам литературы и искусства, как документы, выдержанные в духе марксизма-ленинизма, апробированные в самых высших инстанциях страны: в Центральном Комитете КПСС и его коллегиальном органе — Президиуме и Секретариате.

Через два-три месяца те же самые документы, апробированные почти во всем мире как авторитетные документы ЦК партии, редакцией журнала объявляются порочными, потому что будто бы в них проводятся чуждые ленинизму идеи...

Редакция прежде всего подрывает авторитет партии и ее печатных органов, дискредитирует партийное руководство и политику партии в вопросах литературы и искусства. Статья журнала всех деятелей ЦК выдает профанами в области идеологии. Редакция изображает дело так, что будто бы ЦК партии никакого отношения к этим документам не имеет. Неужели редакция всерьез считает, что советские люди настолько наивны, что поверят этим неумным утверждениям редакции!

Советские люди, в том числе и читатели журнала "Коммунист", не безнадежные глупцы, как полагают редакторы. Не настолько неразборчивы миллионы людей, чтобы проглотить все, что им преподносится со страниц журнала.

С точки зрения редакторов, на съезде композиторов и на пленуме Союза советских писателей страны сидели совершенные невежды в области литературы и искусства, теории и только того и ждали, что вот на трибуне появится какой-нибудь Шепилов или кто-либо другой, внезапно всплывший на политическую арену чиновник и идейно поведет их за собой".

Провал с идейным изобличением Шепилова был далеко не единственным в этот период и только усилил идеологическую оттепель, которая началась по недомыслию и вопреки воле Хрущева. И именно она положила начало массовому инакомыслию, которое успешно противостояло мощнейшей идеологической машине, пожиравшей огромные бюджетные средства. По мере построения нынешней идеологической машины "Власть" будет рассказывать о том, как работали аналогичные структуры в недавнем прошлом. Но одно замечание хотелось бы сделать сейчас. Что бы ни происходило в стране с 1940-х до начала 1980-х годов, в выигрыше всегда оказывался тот, кто управлял этой машиной,— секретарь ЦК, а затем член Политбюро Михаил Суслов. Оставаясь верховным жрецом марксизма-ленинизма и высшим судьей в идейных спорах, он подмял под себя аппарат ЦК и продвинулся на роль второго человека в партии и, по сути, в стране. И это при том, что, по свидетельствам современников, он не обладал задатками лидера и даже выглядел смешно: круглый год носил пальто и никуда не выходил без калош. Эта изумительная по выгодности аппаратная позиция пока вакантна. И кто знает, может быть, воссоздание идеологии лоббирует именно тот, кто спит и видит себя обладателем сусловских калош со всеми прилагающимися к ним полномочиями и благами?

ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ