премьера кино
В постановке Романа Самгина комедия Островского о юной девушке, умевшей сохранить честь смолоду, стала притчей о нелепости всего купеческого уклада. Над картинками из жизни уездного города Калинова хохотала до слез АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
Первые наброски "Горячего сердца" были записаны Островским на одном листе с планом острой сатиры "На всякого мудреца довольно простоты". Друзья драматурга всерьез опасались, что "Горячее сердце" не пройдет цензуру: в пьесе выведены не только дремучие купцы и подрядчики, но и мздоимец-городничий. Однако у Островского сатирические сцены уравновешены лирическими, а героиня — юная и смелая Параша, кажется близкой родственницей Катерины из "Грозы".
Ученик Марка Захарова Роман Самгин, тяготеющий к сатире едва ли не больше, чем учитель, увидел тотальную нелепость героев Островского. Смешным в его спектакле кажется все, даже возвышенные монологи о свободе. Художник Виктор Шилькрот погрузил пространство сцены в серую похмельную мглу, где вдали мерцает какая-то диковина — то ли люстра, то ли пыточный станок, а вблизи выгорожен досками тесный дворик купца Курослепова. Земли-то у него много, да жить, как водится, негде. В высоком заборе то и дело обнаруживаются дыры, стоящие у дома доски для раз и навсегда начатого строительства норовят упасть хозяевам на голову, но Павлину Курослепову (Владимир Ершов) все нипочем. Ему подавай ответ на главный вопрос: почему все на свете перепуталось. Кутаясь в тулуп, он с пристрастием допрашивает дворника, не лопнуло ли небо.
Тулупы для солидности здесь носят зимой и летом — даже забитый приказчик Гаврюша (студент РАТИ Александр Кащеев), любитель поковырять в носу и порассуждать о женской доле, даже Васька (Алексей Филимонов) — смазливый сынок разорившегося купца, водящий амуры с дочкой Курослепова Парашей. Сама Параша (Алина Сергеева) сперва появляется в неохватной шубе, тоже, видно, для солидности. Все ее объяснения с мачехой Матреной (точная, остроумная работа студентки Александры Виноградовой) напоминают переполох в курятнике. Параша рвется на улицу, надеясь повидаться с Васей, Матрена с кудахтаньем взлетает на забор, причитая, как хорошо ей жилось в девичестве. Полупьяный Павлин рокочет: "Праскевья, покорись!". А та, вперясь в одну точку, тупо повторяет: "Я девушка, я дышу!".
Хохот вызывает само соединение классического текста и хрустального голоска Алины Сергеевой, то и дело срывающейся на интонации современной оторвы. Когда, уставившись в зал и давясь слезами, ее Параша поет "Маруся отравилась", смех становится громче. И обрывается только когда Параша, решив уйти из отчего дома, поднимается по широкой доске вверх, доходит до конца и, скинув валенки, прыгает в бездну.
Великолепно владеющий приемами гротеска и как-то сникающий в лирических сценах Роман Самгин разворачивается во всю мощь в эпизодах, живописующих разгул "темного царства". У взяточника-городничего, например, в подполе живет огромная щука (пила, сама собой разевающая зубастую металлическую пасть), норовящая выкусить у всех приходящих деньги. Из подпола возникает и Хлынов (Сергей Перелыгин) — богатый приказчик, от скуки собравший шайку проходимцев, бесчинствующую в лесах. Абсурд все сгущается: откуда-то сверху по деревянной доске съезжает огромный белый медведь (Дмитрий Цурский), а сам уркаган-Хлынов, взяв гитару, распевает блатные песни.
Спектакль достигает апогея в конце первого акта, когда Хлынов приглашает всех к себе на дачу: подпол разверзается, и под рвущий душу полонез Огинского обитатели Калинова один за другим ухарски прыгают в дымящуюся преисподню. И тут понимаешь, о чем поставил спектакль Роман Самгин: не о Параше, сберегшей честь смолоду, а о России — беспощадной не только в бунте, но и в загуле. А потому весь второй акт — с разоблачением злой мачехи, возвращением Параши домой, сменой одного дебиловатого жениха на другого и пиром на весь мир — кажется необязательным хеппи-эндом.