Издательство "Третья волна" выпустило вторую книгу из серии "Новая русская поэзия". Издатель Александр Глезер возвращает наш долг поэтам-авангардистам, о публикации которых в России долгие годы нечего было и мечтать.
В предисловии Глезер называет некоторые имена: Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Виктор Кривулин, Геннадий Айги, Юрий Кублановский. Это долгий список, его можно в любой момент закончить словами "и др.", но при любом перечислении имен поэтов второй половины века в России, тем более авангардистов, немыслимо обойтись без имени Генриха Сапгира.
Несколько поколений детей знали наизусть многие его строки, хотя бы "Принцесса была ужасная, погода была прекрасная". И несколько поколений взрослых читателей не представляли себе, что рядом с ними живет поэт, который позже войдет во все антологии, посвященные русскому стиху. Как это ни поразительно, но томик в синей обложке, весьма аскетично оформленный и носящий название "Избранное", — первая книга поэта на родине, откуда он никогда не уезжал. Первая, не считая детских, конечно, и нескольких тоненьких книжечек, выпущенных им в 90-е за свой счет.
Сапгир родился в Москве без малого семь десятилетий назад. И ровно пятьдесят лет назад переступил порог дома Евгения Кропивницкого, художника и поэта, человека в нашей культуре легендарного. Именно его местожительство, подмосковное тогда Лианозово, дало название целой художественно-литературной школе, к которой кроме Сапгира причисляли себя, например, поэт Игорь Холин и художник Оскар Рабин. И которая позже получила и иное название — "барачная школа". В 60-е Сапгир был уже своего рода московской достопримечательностью. Тогдашнюю артистическую Москву нельзя себе представить без его фигуры, как Париж 20-х — без Андре Бретона. Сам блестящий поэт, он к тому же стал предводителем огромного числа сочинителей, то есть сделал один то, что не под силу целому "литобъединению", как говорили некогда. Это он устроил в ЦДЛ выступление "смогистов", что вызвало скандал такой силы, что он определил судьбы нашей словесности не в меньшей степени, что знаменитый хрущевский "разгром абстракционистов" в Манеже или "бульдозерная выставка" десятью годами позже — судьбы пластических искусств. Кстати, и судьбу самого Сапгира, которого тогда же исключили из Союза писателей (хочется добавить — к счастью). Это к нему сразу же по прибытии в Москву из Харькова явился "молодой негодяй", тогда еще стихотворец Эдуард Лимонов. На первых "концептуальных" выставках в московских квартирах присутствовали и вещи Сапгира, скажем, его знаменитая белая рубашка, испещренная строками не менее известных сонетов.
Являясь, разумеется, бельмом на глазу соцреализма, Сапгир умудрялся не вступать с официозом в открытую конфронтацию. Он жил, что называется, весело. И довольно богато по меркам прежних времен. Его застолья помнит весь артистический мир Москвы — неофициальный тогда, конечно. А между тем это были годы коллективного "исхода" неофициальной культуры на Запад, и один Сапгир ведает, скольких друзей он провожал в Шереметьево, зная, что не увидит их никогда.
К счастью, он оказался неправ. Многих он потом встретил в Париже, в Германии, куда его исправно приглашают выступать. В Париже вышли и все его "взрослые" книги — "Сонеты на рубашках", "Стихи-87", "Лица соца", "Мыло из дебила". Постепенно и местные журналы стали "узнавать" его стихи. Думаю, названия "Огонек" и "Новый мир", вставшие впереди его сочинений, должны были его весьма позабавить.
В предисловии к сборнику Андрей Битов пишет: "У Генриха Сапгира стихов столько, что он мог бы уставить полку книгами... и столько периодов, сколько у Пушкина или Пикассо, от голубого до болдинского". Сапгир — шутник, ироник, богемец до мозга костей — вместе с тем великий трудяга. Если сложить все им написанное, действительно будет многотомное собрание. И эта книжка — очень немногое из того, что нам еще доведется у Сапгира прочесть.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ