Художники постсталинского искусства часто разыгрывали в своем творчестве драматическую роль одинокого гения — ей не чужды Шварцман, Янкилевский, Штейнберг, Краснопевцев. Конфронтация искусства с низким бытом, трагическая болезнь — все это входило в комплекс представлений о настоящем художнике, высоким примером которого был Ван Гог. И только единственный раз эта условная реальность совпала с реальностью подлинной, а та оказалась еще печальнее... На этой неделе исполнилось 60 лет художнику Владимиру Яковлеву.
Рядом с работами Яковлева картины почти всех его современников кажутся салонными, придуманными от начала до конца и непростительно благополучными. Искусство Яковлева — без барьеров, абсолютно личное, оголенное в своей экспрессии и как будто пришедшее из другого времени. И при этом Яковлев был погружен в густоту советского быта — он с утра до вечера работал на кухне коммунальной квартиры к неудовольствию соседей. Продавал свои работы — по десять рублей. Рано начал слепнуть, рано проявил признаки душевной болезни.
По легенде, он увлекся экспрессивной живописью, впервые увидев (как и все тогда) американскую абстракцию на фестивале молодежи в 1957 году в Москве. Яковлев, как и другие художники, был не чужд провинциалистской утопии — мечты о Западе. Но его реплики на работы Модильяни и Пикассо полны такого трагического излома, страдания физического и душевного, которых мы не встретим у этих мастеров XX века, кажущихся рядом с Яковлевым островками гармонии. Он сполна пропустил все художественные впечатления через свою душу и тем оправдал свою вторичность. Яковлев, как отставший школьник, "не потянул" классическую, добропорядочную систему изображения предмета. Речь его корява и именно потому подлинна. В его гуашах нет виртуозности, но есть точность мучительной, нелегкой формы, есть трогательность смиренного несовершенства. Так мог бы рисовать ребенок — только слишком много в этих цветах и портретах душевной зрелости и печали.
Яковлев рисует, как видит, а видит он плохо. Его герои — цветы, рыбы, люди — придвинуты к нам вплотную, поднесены к глазам. Горизонт остается далеко позади бесконечно одинокого, но и бесстрашного цветка. Белое пятно гуаши перекрывает черный фон — у Яковлева это не декоративный прием, но маленькая победа света над тьмой, всякий раз повторяющаяся заново. Из классических живописных средств ему по силам было одно — цвет. По воспоминаниям друга, он однажды сказал — в шутку: "чтобы понять серый цвет, нужно есть пепел. И я съел его много." Шутка почти серьезна. Пепел съеден, а искусство оплачено ценой жизни.
Каждому художнику — свой эпитет, и табели о рангах не существует. Яковлев — не "великий" художник, не "крупный", не "выдающийся". Он — гениальный художник, и я не знаю другого из ныне живых, о ком можно было бы сказать такое.
Ныне Яковлев практически слеп, тяжело болен и почти не участвует в жизни. Он никогда не был членом Союза художников, поэтому тот не интересуется его судьбой. В Министерстве культуры, кажется, тоже делают вид, что такого художника никогда не было. Яковлев живет под Москвой в лечебнице для душевнобольных. Побои достаются ему в той же мере, что и соседям по общей палате. Гуаши Яковлева сегодня продаются во многих галереях мира. Стоят они довольно дорого.
В галерее RED ART (Тверская, 25) открыта выставка работ Владимира Яковлева. Телефон: (095) 200-43-79, 151-82-17.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ