Хроника объявленной смерти

полониевый след

Отравленный в Лондоне полонием Александр Литвиненко так и не узнал, что стало причиной его смерти. Если бы он умер на один день раньше, причину его смерти не узнал бы никто. В интервью специальному корреспонденту Ъ НАТАЛИИ ГЕВОРКЯН вдова бывшего офицера ФСБ МАРИНА ЛИТВИНЕНКО подробно рассказала, что произошло с ее мужем, как его лечили и что говорил по поводу отравления сам Александр Литвиненко.

— Все случилось ровно шесть лет назад — 1 ноября! Тогда мы сюда приехали. Это же все ужас, мистика... 1 ноября мы с Сашей решили устроить семейный ужин в честь годовщины нашего приезда в Англию. Саша пришел домой, даже к Ахмету (Закаеву.—Ъ) не заглянул, как обычно. Поднялся наверх, быстро проверил информацию в интернете, и мы с ним вместе ужинали.

— Сейчас я вам расскажу. В каком-то смысле только вам, потому что английским журналистам так не расскажешь. Эти все детали... Ему стало плохо в эту ночь — с 1 на 2 ноября. Он довольно рано пошел спать — часов в 11, сказал, что у него на следующий день утром важные встречи. Я какое-то время возилась по хозяйству. Потом пришла в спальню. Ему уже как-то было нехорошо. Он сказал: "Меня сейчас вырвет". Почему, говорю, мы с тобой вместе ели, одно и то же, почему же меня вообще не тошнит, а тебя тошнит? Его вырвало в первый раз, очень сильно, но у меня не возникло каких-то опасений — ну, вдруг еда, бывает... Потом, когда это случилось уже в третий раз, нас это напугало.

Я сказала: "Саша, давай желудок промоем марганцовкой". Ну такой классический вариант. Он выпил, его снова начало выворачивать. И снова... Он сказал: "Марина, я пойду спать в другую комнату, тебе вставать в шесть утра". Он ушел в другую комнату.

Я часа в два ночи отключилась до шести утра, а когда проснулась, увидела, что он не спит и измученный очень. Он сказал, что рвота была какая-то ненормальная, серого цвета. Мы позвонили одному русскому врачу, к которому иногда обращались. Я сказала, что муж заболел как-то странно, что, может быть, это желудочная инфекция. Доктор не смог приехать — он был после операции — и посоветовал купить лекарство, которое восстанавливает флору желудка. Я побежала в аптеку, купила лекарство, Саша его выпил. Может быть, интервал чуть-чуть увеличился, но рвота не останавливалась. Все это было так странно. А он еще ухитрялся шутить. В очередной раз вернувшись из туалета, сказал: "Марина, все-таки что-то не так, все это очень странно. Меня просто в сортире замочили". Представляете?

— Это продолжалось весь следующий день — рвота, спазмы желудка. Потом, ночью, он мне говорит, что у него такое ощущение, что он не может дышать, сердце перехватывает. Он лежал под очень тонким одеялом и все время открывал окно, чтобы было холодно. Потом я замечаю что-то странное. Я ему все время мерила температуру, потому что если это инфекция, то температура должна была повышаться. А она у него падала — 35,7-35,8. Потом стала 33,6. Он мучился целый день, а в два часа ночи сказал: "Марина, я больше не могу. Вызови скорую помощь". Это была уже вторая ночь. Я вызвала. Приехали две девочки, посмотрели на него и сказали, что надо воды больше пить. Я сказала, что он пьет, но вся вода выходит. Они проверили температуру, давление, взяли анализ на сахар и сказали, что могли бы отвезти его в больницу, но там с ним будут делать то же самое, так что в этом нет смысла.

На следующий день, в пятницу, у него начался страшный понос. С такой же интенсивностью, как рвота. Саша сказал, что, похоже, там есть кровь. Тогда мне уже по-настоящему стало страшно. Приехал наш русский доктор. Он приехал, присел так, смотрит на Сашу. "Вообще-то странно",— говорит. Саша впервые стал на боль в желудке жаловаться. Врач говорит, что, похоже, была инфекция, а потом мог начаться воспалительный процесс. А когда он начал осматривать его и чуть-чуть нажал где-то, где и болеть-то вроде нечему, Саша вскрикнул и сказал, что очень больно. И тут доктор велел срочно вызывать скорую помощь, сказал, что это воспалительный процесс, гастрит, что угодно... Я вызвала скорую. Саша уже не мог идти, не мог пойти в туалет, настолько слабый был. И бледный очень. И все же мы тогда думали, что это отравление, никто особенно не волновался. Это Саша мне начал говорить: "Марина, это что-то ненормальное. Я когда в школе военной учился, мы вот такое отравление проходили, оно может быть при химическом оружии. Очень мне это напоминает". И все время жаловался на сердце — говорил, такое чувство, что сейчас остановится. Его увезли в госпиталь. Они там лежат по боксикам таким, как ячейки. Ему поставили капельницу. Ну, думаю, уже слава богу. У него было сильное обезвоживание. И он не ел ничего с первого числа.

— В больнице сказали, что вот сейчас сделаем анализы и отпустим его домой. А ему в этот момент было очень плохо. Рвота прекратилась, он просил у меня по чуть-чуть холодной воды и обтирать ему лоб. Горел, видимо. Потом пришли врачи и сказали, что возьмут анализ крови, он будет готов через два часа, и тогда они решат, что делать.

Его все-таки оставили в больнице, я настаивала, что в таком состоянии домой отпускать нельзя. В воскресенье продолжались все те же симптомы, сильный понос с кровью. В понедельник вроде стало немного лучше, но так окончательно это не было остановлено.

Мне сказали, что завтра его выпишут. Я попросила встретиться с врачом, чтобы понять, какая нужна диета, нужно ли продолжать антибиотики, которые, насколько я понимаю, начали давать в субботу. Я провела в больнице весь вторник, а в семь вечера пришла сразу группа врачей. Они говорят, как в анекдоте: "У нас две новости — одна хорошая, другая плохая. С какой начать?" Я так, по-нашему, отвечаю: "Начинайте сразу с плохой". Они: "Мы его не сможем сегодня выписать". Ну, это не самое страшное. А хорошая? "Мы поняли, что с ним случилось. У него бактерия в кишечнике". И называют мне эту бактерию, даже на листочке написали.

Я влезла в интернет, нашла там про эту бактерию. И ничего не понимаю. Это такая бактерия, которая начинает активно размножаться и выделять токсины после того, как флора уничтожается антибиотиками. Но ведь когда он заболел, никаких антибиотиков не было! Значит, и бактерия эта не могла появиться до госпиталя. Так что же было?

— Нет, был момент в больнице, когда Саша стал себя даже неплохо чувствовать. Он по коридору походил, зарядку сделал. Я ему сказала, что пока зарядку лучше не делать. Врачи даже пустили его в общий туалет, до этого у него был индивидуальный. А потом вдруг к субботе у него начало болеть горло. Он попросил посмотреть, что там такое. Это было как-то ненормально — не покраснение, а гнойнички полосками появились. Он сказал, что очень больно глотать. В воскресенье стало чуть хуже. Врачи считали, что это тоже из-за антибиотиков — флора убита, возникает раздражение. То есть опять же им картинка была ясна.

— В тот же день, когда врачи ушли, я погладила Сашу по голове, и волосы остались у меня в руке. Я говорю: "Саша, что это такое?!" Посмотрела, а волосы везде — на подушке, на плечах. Я к врачам. И тут они мне сказали, что анализы показали резкое падение иммунитета. Я спрашивала, просила объяснить мне, почему выпадают волосы. А они сами не понимали. Знаете, что они стали делать? Проверять его на СПИД и на гепатит. Он действительно стал каким-то желтым. Но все анализы были нормальные. Тогда же врачи впервые предположили, что костный мозг практически пустой, хотя точно они этого сказать не могли. И они говорили, что есть шанс, что он за десять дней восстановится.

— Он понимал, что это все как бы уже очень плохо, но он не хотел верить, он до последнего дня хотел... Мы все были уверены, что он выздоровеет.

— Вы как-то обсуждали, что могло с ним случиться? Он не пытался анализировать?

— Вот эти две встречи 1 ноября, которые широко обсуждаются теперь, они для него и были странными. Именно странными, потому что встреча с Марио (Марио Скарамелла, итальянский бизнесмен, с которым Александр Литвиненко встречался 1 ноября в суши-баре Itsu.—Ъ) была абсолютно необъяснима. Для чего? Саша говорил, что все, что Марио ему передал, сам Марио получил по интернету. Так можно было и Саше это переслать по интернету. Саша говорил, что Марио вел себя странно, был очень нервный, сумбурный какой-то. Вторая встреча, где были Луговой и Ковтун (c российскими бизнесменами Андреем Луговым и Дмитрием Ковтуном Александр Литвиненко встречался в баре отеля Millennium Mayfair.—Ъ), вызвала сначала подозрение, но потом он начал отгонять эти подозрения, не знаю почему. Пытался найти какие-то объяснения... Может быть, он думал, что потом сам разберется, не хотел это со мной обсуждать.

— На этой второй встрече речь шла о начале какой-то совместной работы, каком-то бизнесе?

— Да. Как я поняла, в Англии многие русские открывают бизнес, и у англичан возникают вопросы к этим русским — кто они, те ли, за кого себя выдают. Возникла необходимость проверять информацию.

— Так я поняла. Лугового я знала. Ковтун появился где-то за месяц до того, что случилось. Я о нем раньше вообще не слышала. Была одна фраза, сказанная Сашей,— что с Луговым появился человек, который ему очень не нравится. Я не могу сказать точно, о ком шла речь, но Сашина фраза была такая. Он сказал, что он ему не понравился, потому что этот человек сказал фразу, что ему в жизни на все наплевать, его интересуют только деньги.

— Луговой позвонил один раз на мобильный после Сашиной смерти. Оставил запись на автоответчике. Он сказал: "Марина, это звонит Андрей Луговой. Мне очень странно, что происходит. Я сделаю все, чтобы понять". Андрея я встречала только один раз в жизни — на дне рождения Бориса Абрамовича (Березовского.—Ъ). И может быть, пару раз он звонил на мой телефон, потому что не мог дозвониться Саше.

— Да, он предполагал, но он совершенно не предполагал чем... Он говорил, что всегда знал, что лаборатория ядов в ФСБ продолжает работать. "Вот эта бактерия, которая в меня попала, она в погонах была,— подшучивал он,— и почему английские врачи этого не понимают?"

— Когда начали волосы выпадать... Его побрили, потому что это было просто страшно. И перевели в онкологическое отделение. Врачи говорили, что он выглядит так, как больной после химиотерапии, только доза еще сильнее. И они не могли понять, как это так. Потом они говорили, что когда больному делают химиотерапию, то волосы начинают выпадать через 12 дней. Я начинаю считать — и вдруг понимаю, что с 1 ноября примерно столько и прошло. У него взяли анализы на токсины. Я спросила, не нужно ли Сашу перевезти в другой госпиталь, специализированный какой-нибудь. Они сказали, что если сочтут нужным, то переведут. В четверг поздно вечером я сижу у Саши, и вдруг входит сестра, которую я не видела до этого, и говорит, что пришли результаты анализа и они дают позитив на таллий. Мы даже обрадовались, что нашли все же. Она принесла антидот и сказала, что с этой минуты его надо принимать. У них не было антидота в капсулах, только в порошке. А порошок был как маленькие иголочки, не растворялся полностью в воде. А у него же слизистая была воспалена, больно. Но она настаивала, что надо выпить. И мы поняли, что это серьезно.

— Да. Таллий в три раза превышал норму. А полоний... Понимаете, Сашу проверили на радиацию, но потом уже выяснилось, что машинкой проверяли гамма-излучение, которое на поверхности. А у него оказалось альфа-излучение, коротковолновое, и внутри. И его показал только какой-то специальный, очень сложный анализ мочи.

— В лаборатории эти результаты были за три часа до Сашиной смерти. Я узнала об этом уже после его смерти.

— Нет. И никто бы не узнал... Понимаете, он мог умереть раньше, и тогда вообще не выяснилось бы, что это было. Диагноз "полоний" поставили только по этому сложному, специальному анализу мочи, который у него успели взять. До последнего дня, несмотря на то что ему было очень плохо, и я, и он верили в то, что он будет жить. Он меня еще спрашивает: "А волосы у меня вырастут?" Это потом мне объяснили, что надежды не было.

— Очень больно. Когда у него была первая реанимация, первая остановка сердца, его подключили к аппарату. И ввели специальное лекарство. Мне объяснили, что он сейчас как бы парализован. Это все сделали для того, чтобы машина все контролировала, чтобы он сам себе не причинил вреда. А мне уже потом объяснили, что не только слизистая рта, но и вся слизистая организма была в таком страшном воспаленном состоянии, в этих гнойниках.

— Да, когда появилось подтверждение, что в его крови обнаружен токсин. Все началось с таллия. Они его допрашивали, и Саша давал показания. Тогда же его перевезли в другой госпиталь. Это было в пятницу. Приехала полиция, все это выглядело как американский боевик. Его посадили в машину скорой помощи с синим проблесковым маячком, я сидела в полицейской машине, и мы неслись из одного госпиталя в другой так, как будто нас собираются убивать. И это было так странно, потому что три недели никто этого не хотел замечать, а тут вдруг все начали спасать. Причем таким образом, что это было некомфортно даже. Началась работа следователей. И когда мы разговаривали с ними, то спрашивали: почему так, почему не обращали внимания на Сашино подозрение...

— Да, но со среды он как-то все слабел, никому не радовался. А обычно, когда к нему заходили Ахмед или Борис, он как-то сразу старался быть героем. Во вторник он еще давал интервью следователям, и они были потрясены его мужеством: он отвечал на вопросы три-четыре часа, а ему было очень трудно говорить, потому что все у него внутри жгло, начинало выходить наружу. Врачи мне все время говорили, что состояние не ухудшается и что если они его перевели из одного госпиталя в другой, то только потому, что этот госпиталь лучше. Потом они его перевели с одного этажа на другой. Они сказали, только потому, что здесь лучше оборудование, а не в связи с тем, что ему хуже. Но он менялся за эти несколько дней, а я никак не могла понять, что и врачи не знают, что происходит, хотя он уже в другом, в лучшем госпитале. И когда я уже уходила в среду вечером, он первый раз попросил, чтобы его повернули на бок, и он как-то так на подушечке прилег... И тогда он первый раз за весь этот день сказал целую фразу. "Ой,— говорит,— Мариночка, я тебя так люблю". Я попыталась пошутить, мол, что-то я давно этих слов не слышала. Вдруг вижу, он так закусил губу. Раньше я никогда не замечала, чтобы он так делал. Я говорю: "Саш, ты что, не хочешь, чтобы я уходила? Твой папа остается здесь, а я завтра Толю отвезу в школу и сразу же приеду". А он опять губу закусил, а я... ушла. Ушла...

Приехала домой, Толю уложила спать, а сама хожу-хожу. И без десяти двенадцать ночи — звонок из госпиталя: было бы хорошо, если бы вы приехали. Было очень страшно, я позвонила Ахмеду, и мы быстро поехали в госпиталь. Отец Саши сказал, что была остановка сердца, что они начали реанимацию. Когда мы приехали, у него еще раз остановилось сердце, ему опять начали делать реанимацию. В два часа ночи его подключили к аппарату. Был сам заведующий отделением, его доктор. Когда я уезжала в четверг, он уже не говорил ничего. Врачи отправили меня спать, они сказали, что все показатели нормальные. Я приехала домой, Толя еще не спал. Я только сходила в ванную, и вдруг звонок из госпиталя опять: срочно приезжайте. "Толя,— говорю,— ты поедешь?" Он говорит: "Я поеду". То есть он даже не рассуждал, в ту же минуту решил. И когда мы в госпиталь приехали, нас повели не в ту комнату, в которой он лежал, а в другую. Я сразу поняла, что случилось. Врачи мне сказали, что пробовали сделать все, но ничего не помогло, и что у нас есть возможность пойти с ним проститься. Они не знали, что с Сашей, они нам разрешили проститься с ним. Мы же не использовали никакой защиты. Мы все в этот момент еще ничего не знали.

— Мы вернулись домой из госпиталя после его смерти, совершенно потрясенные. Мне позвонили из полиции и сказали, что к нам сейчас приедут. Я подумала, что допрашивать, и попросила перенести на другой день. Очень было тяжело. А мне сказали: когда вы узнаете, почему приедут, вы поймете, для чего это нужно. Приехали в три часа ночи. Нам сказали: "Возьмите, пожалуйста, вещи, которые вам нужны, и выходите из дома". А я говорю: "Три недели никто о нас не думал, не волновался, зачем такая спешка?" А они говорят: "Вы понимаете, что мы с этим никогда не сталкивались, что мы даже не знаем, что это такое, и мы не знаем последствий этого". Вот тогда нам сказали, что это полоний.

— На следующий день. И результаты уже есть, с сертификатами, подтверждающими, что ни у Толи, ни у папы Саши, ни у близких вроде бы ничего нет. Есть определенная доза полония у меня, но она не является вредной для жизни пока. Я ее абсолютно не чувствую.

— Высказывались сомнения по поводу его последнего письма с обвинениями в адрес Москвы.

— Думаю, сложно поверить, что он его писал в том состоянии, в котором был. Скорее, может быть, диктовал, но записи голоса вроде бы нет...

— Когда он мне сказал, что он хочет, чтобы было такое письмо и была фотография, мне было очень плохо на этот счет. И я очень не хотела, чтобы он фотографировался в этом состоянии, я говорила: "Ну, Саша, представляешь, ты потом выздоровеешь и будешь смотреть на эти фотографии".

— Наш адвокат, который помогал нам с самого начала, когда мы попали в Англию. Саша попросил его позвать.

— Он считал, что сможет это почувствовать. Он говорил: "Марина, ты не представляешь, какое у меня чутье. Я как ищейка — чувствую опасность, шерсть дыбом, и я это все сразу контролирую". Он в последнее время говорил об ощущении опасности, но не конкретно. Он очень серьезно отнесся к принятию в России закона о возможности проведения спецопераций за границей. Он верил, что будут это делать. Он очень серьезно думал о Борисе, Ахмеде. Он предупреждал их, уже в больнице, чтобы они были осторожнее.

Интервью взяла НАТАЛИЯ Ъ-ГЕВОРКЯН