премьера опера
В театре "Новая опера" прошла премьера оперы Верди "Набукко" в постановке именитого гостя из Риги — Андрейса Жагарса, гендиректора Рижской национальной оперы (интервью с ним см. в Ъ от 2 декабря). Ветхозаветный сюжет о завоевании Палестины ассирийским царем Навуходоносором оказался в спектакле изрядно осовремененным. Эта актуализация едва ли оригинальна, но постановка приятно удивила СЕРГЕЯ Ъ-ХОДНЕВА по-аптекарски точно отмеренной резкостью.
Можно сразу сказать, что главная героиня оперы Абигайль, одержимая бурными страстями дочь Навуходоносора, в финале гибнет под поездом. Точнее говоря, под поездом метро (проходящим, правда, за кулисами). Столь неожиданная форма самоубийства царевны продиктована тем, что все действие оперы проходит на станции метрополитена. Время действия, судя по интерьеру (работа сценографа Андриса Фрейбергса) и по придуманным Кристине Пастернака костюмам действующих лиц, как раз такое, какое москвичу уж точно в первую очередь придет в голову при слове "метро", то есть где-то 1930-е.
В том, что при этом всплывают аллюзии на холокост, особой новизны нет; более того, это надо еще поискать обходящуюся без нацистов актуализованную постановку "Набукко". К чести режиссера, совсем уж упоенно топтаться на теме антисемитизма он не стал, и происходящий конфликт выглядит, особенно поначалу, скорее социальным, чем этническим. Дамы в шляпках, господа в костюмах, дети со скрипочками и плюшевыми медведями, которых в начале оперы загоняют в метро агрессоры, выглядят скорее обобщенной интеллигентно-буржуазной публикой, преследуемой, в свою очередь, малоприятного вида пролетариями в кожанках. Совсем упускать из виду холокост Андрейс Жагарс, впрочем, не захотел: ближе к финалу хор пленных иудеев все-таки дефилирует с желтыми звездами на одежде.
Так и во всем: честно работая с вполне понятными историческими аналогиями, постановщики обходятся с ними на редкость бережно. В этом смысле характерно, что и в сценографии нет ни крылатых быков, ни Стены Плача, ни колючей проволоки, а есть всего-навсего чинное ар-деко уходящих вглубь сцены аркад метрополитеновской станции. Вроде бы ничего особенно душераздирающего, но все нужные смыслы высказаны — и воспоминания о метро как бомбоубежище, и нечто неприятно шпееровское в стылой торжественности подземного дворца.
Сильные актерские работы в этом спектакле, пожалуй, не очень-то подразумеваются, но в остальном это, безусловно, по-европейски солидная постановочная удача. Вот музыкально-исполнительская удача вышла более скромной. Оркестр под управлением Валерия Крицкова темпераментен, иногда довольно выразителен, но неровен и часто невнятен. Основная часть исполнителей порядком бледна. Юный иудейский военачальник Измаил, и в общем решении спектакля не очень героичный, еще больше проигрывал в героизме из-за вялого и малокультурного вокала тенора Германа Апайкина. Жесткий и плосковатый бас Алексея Антонова лишил партию первосвященника Захарии ее эталонных кантиленных красот. Была, правда, Татьяна Табачук, спевшая меццо-сопрановую партию царевны Фенены ровно и умно, но и эта работа проигрывала по выразительности двум центральным. Ими стали Набукко в исполнении Анджея Белецкого и Абигайль в исполнении Каринэ Григорян.
Именно в таком порядке: с изнурительной партией главной вердиевской злодейки, требующей стенобитного голоса и большого диапазона, Каринэ Григорян боролась мужественно, порой отчаянно, но победа не всегда оставалась за певицей. Впрочем, с актерской стороны роль удалась — Абигайль у госпожи Григорян (в полном соответствии с духом спектакля) получилась не суетливой и крикливой фурией, а эдакой львицей, кровожадность которой умеряется зловещим аристократизмом. Что до Анджея Белецкого, то он и спел своего героя вполне благородно и красиво, и показал его неожиданно симпатичным. А уж когда он дико бродит по сцене в расхристанной рубахе и со спущенными подтяжками, напоминая поэта Бездомного, его жалко даже несколько более, чем предполагает ходульное либретто.
Хор "Новой оперы" образцовой и аккуратной работы не показал, однако на фоне довольно неряшливых хоровых номеров тем рельефнее и неожиданнее выглядел главный шлягер оперы — хор "Va`, pensiero". Сидя за решеткой, перегораживающей в тот момент сцену, хористы, изображая вообще-то приговоренных к смерти, умудрились привнести в добродушно-жизнерадостный вальсик щедрую толику самого настоящего ужаса и горя. Если не считать закулисного суицида Абигайль, это единственный момент в спектакле, который хоть как-то может претендовать на берущую за живое брутальность. И приятно, что брутальность эта реализована исключительно благодаря вкусу и чувству меры.