На московские экраны завтра выходит "Лабиринт Фавна" работающего в Голливуде культового мексиканца Гильермо дель Торо, создателя "Блэйд-2" и "Хеллбоя". С режиссером ГИЛЬЕРМО ДЕЛЬ ТОРО побеседовал РОМАН Ъ-ВОЛОБУЕВ.
— "Лабиринт Фавна" — фильм ужасов, представитель, строго говоря, низкого, несерьезного жанра. Вы не удивились, когда в итоге оказались с ним в каннском конкурсе?
— Нескромно так говорить, но, по-моему, это исторический момент. Кинематограф ведь начинался с фантастики: Мельес, Мурнау, Дрейер, Ланг — все они работали с фантазийными жанрами. Даже "Франкенштейн" Джеймса Уэйла делался как серьезная драматическая картина. На задворки, в область низкого, не имеющего отношения к искусству ширпотреба хоррор и фантастику вытеснили позже, с появлением кино категории В. И это очень печально. Ведь именно в момент нашего отрыва от реальности рождается поэзия, а кино по природе своей куда ближе к поэзии, чем к прозе.
— Вы, кажется, единственный постановщик хоррора, которого любят критики. Вы предполагали, что "Лабиринт" так страшно захвалят?
— Я не ожидал, что пресса будет такой хвалебной. В итоге ее сейчас смотрят люди, которые совершенно не интересовались ни мной, ни моими фильмами. Это для меня большое счастье.
— Лабиринт у вас в фильме это ведь борхесовский лабиринт?
— Отчасти да, конечно. Вообще, в моей жизни Борхес не просто главный писатель, он, наверное, для меня самая важная культурная фигура. Он был увлечен понятиями, которые близки моему сердцу более всего: временем, памятью, чувством утраты и книгами. И он обладал такой в общем-то крайне нетипичной для латиноамериканских авторов англосаксонской чувствительностью. Это его пристрастие к навязчивым повторяющимся образам. И то, что он не желал сковывать себя культурными или географическими рамками. Я льщу себе мыслью, что именно в этом мы с ним чуть-чуть похожи. Еще у нас с ним одни и те же любимые англоязычные авторы — Диккенс, Стивенсон и Лавкрафт.
— В титрах "Лабиринта" сразу в нескольких качествах указан ваш соотечественник Альфонсо Куарон. Что он именно делал?
— Альфонсо мой старейший и самый близкий друг, мы знакомы 20 с лишним лет и примерно столько же работаем вместе. На "Лабиринте" он помогал решать финансовые вопросы, вел всю организационную продюсерскую работу, пока я был занят постпродакшном, и очень серьезно помог с окончательным монтажом фильма. Это третий фильм, который мы вместе продюсируем, и дай бог, не последний.
— Это второй ваш фильм про гражданскую войну в Испании. Чем вам, мексиканцу, живущему в США, так важен этот исторический отрезок?
— Гражданская война в Испании важна для всего мира как пролог и одновременно трагический эпилог ко второй мировой. И в первую очередь из-за судьбы, которая тогда постигла испанское сопротивление. Если помните, союзники банально сдали их фашистам из, как бы сейчас сказали, высших геополитических соображений. Парадоксальным образом это очень положительно сказалось на культурной жизни Мексики, многие республиканцы тогда бежали в Мексику и там делали кино. Несколько очень близких мне людей — те, кого я считаю своими учителями, в свое время оказались в Мексике, спасаясь от Франко. Так что от меня к тому, как вы говорите, историческому отрезку — прямая ниточка.
— И вас явно интересует фашистская эстетика?
— Ну вы же не станете спорить, что эстетически фашизм невероятно привлекателен, в этом его самая главная опасность. Это ведь очень мужественная, позитивная, напористая идеология. Люди слабой воли инстинктивно тянутся к ней, находя утешение в идеях единства и чистоты, вырастая в собственных глазах через отказ от несовершенной индивидуальности со всеми ее недостатками и комплексами. Это страшно соблазнительно, и потому фашизм по сей день очень даже жив.
— В последнюю пятилетку в сегменте фильмов ужасов явно начался ренессанс и в коммерческом, и в художественном смысле. Почему именно сейчас?
— Мы живем в довольно жесткое и непростое время, оно куда жестче 90-х или 80-х. И нам необходима отдушина для наших страхов. Хоррор всегда был довольно точным барометром политического климата в мире. Вспомните хотя бы "Похитителей тел", которые появились как проекция страха перед красной угрозой.
— Я читал, вы фильмы ужасов смотрите лет с четырех. Это был травматический опыт или все-таки благотворный?
— Тут все непросто. Какие-то вещи детям, конечно, совершенно не надо смотреть. Но с другой стороны, я верю, что некоторые фильмы ужасов, если они не запредельной жестокости, разумеется, оказывают на ребенка благотворное катарсическое воздействие, сродни тому как страшная сказка стимулирует детское воображение. Я совершенно убежден, что фильмы ужасов вопреки распространенному мнению помогают сформировать духовный мир ребенка, делая его более сознательным и вместе с тем более восприимчивым к тонким материям.
— У вас ведь у самого маленькие дети. Вы им свои фильмы показывали?
— Мои "Хеллбоя" все время пересматривают. Но это в общем детский фильм, согласитесь.