Маша решила научиться кататься на роликах. Ваня тоже решил, и даже один раз покатался. С тех пор он не любит кататься на роликах.
Есть одно заведение в одном подмосковном городке с магазином, боулингом, роллердромом и баром, в котором фирменным блюдом является пирожное "тирамису". И я пробовал объяснить им, что "тирамису" — это желе такое, а не пирожное, и чтобы они не позорились, а называли его, например, "пирожным в глазури", но они не хотят меня слушать — и правильно, если разобраться, делают, ибо в том, что в этом заведении "тирамису" является пирожным, и состоит фирменность десерта.
Но роллердром у них хороший. Можно, конечно, сказать, что на роликах лучше кататься на улице, но это же не так. И дело не в том, что на улице грязно, идет дождь и едут машины, и не покатаешься под музыку, и негде присесть обессиленному человеку. Дело, главное, в том, что дети у некоторых же есть.
Ваня оказался человеком очень практическим. Он понял, что учиться кататься на роликах — дело очень хлопотное и неблагодарное. И что десять тысяч раз упадешь, прежде чем научишься, и что однажды можно вообще не встать. Он так и сказал, сделав вместе со мной пару кругов по роллердрому:
— Я больше не хочу, папа. Я могу упасть, удариться головой и умереть.
Мне было этого достаточно, чтобы схватить его под мышки и потащить к выходу. Вот это ему, кстати, очень понравилось. Он сразу поставил ноги ровно, весь как-то подтянулся, сложился — и получилось, что я его везу. И он даже попросил меня сделать еще пару кругов, и говорит, что он научился кататься на роликах. Он считает, что это и называется теперь "кататься на роликах". И этого умения ему достаточно. Он же знает, что он умеет, если что. И если кто-то спросит, он скажет, что ролики — да, это любопытно, но в жизни есть и более интересные занятия. Например, можно поиграть в пиратов Карибского моря.
Маше некуда было отступать с самого начала. Ей не оставила выбора Лиза. Лиза не только рассказала Маше, что она умеет кататься на роликах (не исключено, конечно, что примерно так же, как Ваня), но еще и показала, как надо кататься. И Маша как-то вечером после детского сада сказала мне, что она научилась кататься на роликах.
Я, конечно, сразу насторожился. Я предполагал, что в жизни моих детей без меня могут происходить какие-то важные события — но не настолько же масштабные. Впечатление, которое я испытал, услышав это, было сродни тому, которое я испытал, когда услышал в машине, что Маша за моей спиной прочитала вывеску на Тверской: "Эс-ка-да".
Это ее то ли няня научила читать, то ли в детском саду. Маша теперь неплохо читает уже и даже пишет, правда все равно хуже, чем ее подружка Алиса, которая старше Маши на полгода и про которую я тут в связи со всем этим тоже не могу не рассказать.
Дело в том, что Алиса научилась не только читать и писать, но и играть в крестики-нолики. И уговорила сыграть с ней маму — в редкие минуты встречи двух этих любящих сердец (обе редко бывают дома — но по уважительным, уважительным причинам).
И вот они сыграли, а потом девочка убежала записывать свои впечатления об этой игре в свою комнату. Она, можно сказать, ведет теперь дневник, в который записывает все непосредственные впечатления от своей быстротекущей жизни. И вот она записала и это и прибежала к маме обниматься. А мама говорит:
— Дочка, давай почитаем вслух, что ты написала.
Мама ведь радуется от того, что дочка научилась писать еще до школы, да еще так быстро.
— Конечно, мама! — кричит Алиса.
И мама с выражением читает следующее: "Мамадурапраиграламневкрестикинолики".
Алиса, услышав то, что она написала, начинает рыдать. Она страшно расстроена, потому что она не хотела обидеть маму. Она просто написала то, что думала. Мама тоже с трудом, конечно, сдерживается от рыданий.
— Мама, я не хотела!..— плачет Алиса, убегает к себе к комнату и минут через пятнадцать выбегает с другим листком бумаги.
Ее мама читает: "Мамаизвенименячтоянаписалачтотыдурачтопраиграламневкрестикинолики".
То есть девочка осталась при своем мнении.
Но все-таки я доскажу историю про ролики.
— Ты, Маша, когда научилась кататься на роликах? — раздраженно спросил я ее, узнав эту новость.
Главное, я понимал, что ни няня ее не могла научить, ни в детском саду не могли. Читать и писать могут научить, но не на роликах же кататься. Есть все-таки еще то, что осталось на долю настоящих мужчин. Да, я умею кататься на роликах, и Поклонная гора — не чужое для меня место.
— Вчера,— рассказала Маша.— Меня Лиза же научила.
— А вы где и когда с ней катались?
— Да нет, она мне показала, как надо ездить на роликах. Вот так делаешь руками и вот так ногами. Так что, папа, я уже умею кататься на роликах.
— Так, может, тебе тогда и не надо на роллердром? — спросил я.— Ты же уже умеешь.
— Нет, надо,— ответила она.— Просто покататься сходим.
И вот она встала на ролики, оттолкнулась. Она категорически отказалась от моей помощи. Она сразу упала. Она вскочила и снова пошла. Она прошла на роликах целый круг, держась только иногда за металлический поручень. И еще один круг. И третий. После этого она скорректировала свою позицию:
— Папа,— сказала она,— ты видишь, что я хорошо хожу на роликах?
— Да, ходишь ты уже хорошо,— согласился я.— Но на роликах надо кататься.
И я объяснил ей как. Я долго объяснял. Я катался вместе с ней. Я устал. Она все время падала и вставала. Я был поражен, вообще-то.
— И руки! — кричал я.— Руки не держи вместе! Маши руками!
— Папа, я уже умею кататься на роликах? — спросила она меня наконец с вопросительным выражением на лице и в голосе.
Я по-честному был ею восхищен и сказал:
— Кататься умеешь. Но ты должна летать на роликах.
— Летать?
Она задумалась.
Потом я с Ваней, который, как мне хотелось бы думать, истосковался по мне, поднялся наверх, в зону кинотеатра, где мальчик сдержанно попросил купить ему попкорна. На самом деле он истосковался, конечно, по попкорну. Насчет этого с самого начала не должно было быть иллюзий. Но они были.
Когда мы вышли на улицу, Маша вместе с мамой уже стояли возле машины.
— Папа, не садись в машину,— предупредила Маша.— Нам еще надо кое-что сделать. У тебя есть триста рублей? А то мама сказала, что нее нет триста рублей.
— Есть,— обреченно сказал я.
— О! — обрадовалась она.— А триста рублей — это много?
— Пустяки,— сказал я.— Не стоит беспокоиться.
Мы уже подходили к отделу с детскими игрушками.
— Вот эти крылья,— сказала Маша.— Триста рублей.
Я увидел большие розовые крылья феи в прозрачной хрустящей упаковке. Они были размером с Машу. И правда, триста рублей для таких крыльев — пустяки.
Я не торговался с Машей и сразу купил ей эти крылья, хотя можно было бы попробовать договориться, что она тогда ляжет сегодня спать раньше половины первого ночи и еще Ваню уговорит, и ей ничего не оставалось бы, кроме как согласиться. Но я не торговался.
Мы купили, вышли на улицу.
— Все, папа, я умею летать,— сказала Маша, держа в руках крылья.— Ты же говорил.
А я как-то и не подумал.