В амстердамском Рейксмузеуме (Rijksmuseum) завершилась выставка "Рассвет Золотого века" (The Down of the Golden Age). На ней было представлено 350 экспонатов, включающих, кроме живописи, скульптуры и графики, также произведения декоративно-прикладного искусства. "Рассвет Золотого века" посвящен голландскому искусству конца XVI--начала XVII века и является самой исчерпывающей на сегодняшний день выставкой, посвященной этому периоду. В Амстердаме собраны вещи со всего мира — от Лос-Анджелеса до Санкт-Петербурга, и выставка является столь важной для Рейксмузеума, что этот крупнейший голландский музей почти полностью убрал свою экспозицию, чтобы расчистить место эпохальному как для Голландии, так и для всей Европы, событию.
Еще недавно знание имен Голциуса, Корнелисса Корнелиссена, Эйтеваля и Блумарта было достоянием узкого круга специалистов. Часто они отсутствовали в общих историях искусства и даже не входили в обязательный курс, читаемый студентам-искусствоведам. Изменения пришли с общим увлечением стилем маньеризма, и произведения художников, объединяющие итальянское прихотливое изящество с нидерландской острой наблюдательностью, вошли в моду. Характерным примером популярности этих экзотических художников могут служить последние фильмы Гринуэя, у которого Голциус занял то же место, что в начале века занимал Вермер у Марселя Пруста.
В искусстве Голландии конца XVI--начала XVII вв. прежде всего привлекает пряность, оригинальность и изобретательность, столь близкие и созвучные настроениям конца нашего столетия. Свободная и раскованная игра с античными темами, так же, как и различные сложные соотношения с искусством итальянского Ренессанса, напоминали интеллектуализированный язык современных эстетов, и многие изыски голландских маньеристов, сделанные вполне серьезно, казались удачными гэгами и приводили в восхищение рафинированную публику.
Тем неожиданнее кажется концепция выставки "Рассвет Золотого века" в Рейксмузеуме. Голландский маньеризм обычно рассматривался не как начало, а как конец и упадок, и привлекал он, в первую очередь, сладостностью декаданса. В залах Рейксмузеума Эйтеваль и Голциус чуть ли н впервые предстают не как наследники Большого Стиля с явной печатью вырождения на высокоинтеллектуальных лбах, а как мощные и здоровые производители, осеменившие голландский менталитет, из которого потом вырос Золотой век голландской живописи, один из самых образцово-буржуазных периодов европейского искусства. В XX веке, столь любящем интеллектуальную нервность, это время, за исключением нескольких художников, таких, как Рембрандт, Халс и Вермер, казалось столь же удручающе скучным, как реализм относительно спокойного века XIX.
Надо сказать, что эта аналогия удивительно верна. "Малые голландцы", как прозвали их на художественном рынке ХVIII века (и название это навечно закрепилось за жанрами, пейзажами и натюрмортами голландцев), были идеальной "интерьерной живописью". Они не были предназначены ни для огромных палаццо, ни для сумрака церквей, ни даже для интимности пышных спален. Спокойная живопись для уютного дома — так воспринимались эти картины на протяжении веков, и, само собою, мода на них приходила в самые спокойные эпохи. Малых голландцев очень любили во второй половине ХVIII века до французской революции, любили во времена безмятежной эклектики ХIХ века вплоть до модерна, раздражавшегося на голландское спокойствие.
Во время создания нового языка искусства и прочих глобальных созданий и разрушений мира, которыми авангард занимается в наше время, до голландцев почти никому не было дела. Но сейчас, как никогда раньше, Европа жаждет мирного и размеренного образа жизни. Европе очень хочется быть богатой, спокойной и уютной, и этому объединенному общеевропейскому интерьеру более всего подходит именно живопись Голландии Золотого века.
Общее желание тишины и покоя переориентировало вкусы и побудило посмотреть на те же самые вещи с другой стороны. В результате голландский маньеризм оказался не концом бурного ХVI века, века депрессии и тщеславия, а началом века ХVII, века для Голландии ровного, терпимого и достаточно безмятежного. Соответственно мифологические и библейские композиции Голциуса и Эйтеваля, способные шокировать пикантной непристойностью или эстетикой жестокости даже зрителя ХХ века, оказываются той почвой, на которой взросла уютная живопись с шашечными полами, домашними концертами, угощениями устрицами и лимонадом. Для глаза образованного знатока под этой тихой гладью мирного бытия, лишь нарушаемого крестьянскими драками да разбитыми кувшинами, различимы многочисленные чудища старых символов и многозначительных намеков, но в целом нет более спокойного зрелища, чем стены, увешанные коллекцией малых голландцев.
Рейксмузеум, почти полностью очистив свои помещения для этой огромной выставки, как бы создает модель раннего этапа наступления блаженного штиля, последовавшего за ужасами войны с Испанией, деятельности инквизиции и безобразий иконоборчества, принесшего Голландии не меньше неприятностей, чем деятельность испанских наместников. В экспозицию, кроме живописи, гравюр и рисунков, включено также довольно много предметов декоративно-прикладного искусства. С изысканными серебряными сосудами Адама ван Вианена, знаменитого ювелира конца XVI--начала XVII века, чьим формам позавидовали бы Галле и Тиффани, соседствует простая утварь из олова, столь знакомая нам по натюрмортам Хеда и Класа. Рядом с портретами новой голландской аристократии лежат в витринах реальные, дошедшие до нас пышные воротники, вышитые перчатки и кружевные носовые платки. В сочетании с живописью, часто изображающей почти те же вещи, рождается ощущение стабильности, весомости мира, которым веет от начала "Будденброков" Томаса Манна. Массивная мебель, тяжелые ковры и оставшиеся целыми витражи еще более подчеркивают этот покой, разлитый над Голландией рассветом, связанным с ее независимостью.
Благодаря такой организации выставки становится совершенно естественным соседство "Гибнущих детей Ниобиды" Абрагама Блумарта, картины из Копенгагена, ставшей открытием на этой выставке благодаря странной, почти сюрреалистической интерпретации античного мифа, и "Портрета Катарины Хоофт с няней" раннего Франса Халса из Берлин-Далема, всегда воспринимавшегося как символ позитивизма.
Идеальная сохранность перчаток и кружевных платков, крепость стекла, прошедшего столетия, успокаивающая массивность мебели и спокойствие умных и здоровых лиц на мастерски написанных портретах рисует Голландию этого времени, названного рассветом Золотого века, идеальным уголком Европы. То, что в маньеризме ассимилируются многочисленные итальянские, французские и германские влияния, придают этому веку необходимую открытость ко всему миру, интернационализм, не превращающийся в богемное "Ubi bene, ibi patria", столь характерное для маньеризма.
От этого кошмара всеядности и вседозволенности выставку "Рассвет Золотого века" охраняет то, что идеальной моделью экспозиции выбран голландский дом. Дом для европейского сознания есть главная мифологема стабильности, и восприятие искусства как части идеального дома ведет к более далеким ассоциациям — восприятию всей Голландии как дома в манновском понимании, начала всякой истории. Страна уютных пейзажей, построенных на искусственных землях, столь небольшая, что все в ней знакомо каждому обитателю, страна, где каждое здание, как вещь в интерьере, имеет свое место, чистая и уютная, Голландия напоминает уютный дом, доживший с XVII в. до наших дней без всяких патологических изменений. В тоже время Голландия открыта и терпима, как открыто и терпимо ее искусство. Как в XVII веке голландский дом стал образцом для подражания для англичан, французов, немцев и русских, так в XX веке Голландия, столь малоизменившаяся с XVII века, может стать образцом для всей Европы. Таким образом, "Рассвет Золотого века", примиривший экстравагантный аристократизм маньеризма с буржуазным спокойствием малых голландцев, может расцениваться не только как безукоризненное эстетическое зрелище, но и как преддверие грядущего Золотого века, начинающего брезжить где-то в 90-е годы. Ну прямо как в Голландии XVII века.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ