выставка раритеты
В Успенской звоннице Московского Кремля открылась выставка "Галерея драгоценностей Эрмитажа". Проводимая при поддержке Росбанка выставка завершает цикл выставок в честь 200-летия Музеев Кремля и одновременно продолжает цикл "Императорские и королевские сокровищницы в Москве". Сокровища русских императоров, приехавшие в гости к сокровищам русских царей, осматривал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Златообильные и поучительные выставки Музеев Кремля последнего времени уже, кажется, любому втолковали занятный постулат: всякого рода драгоценности и сокровища, если они приобретают государственный характер, способны говорить ничуть не менее ясно, чем печатные манифесты. В этот раз пример был особенно нагляден. Царскую сокровищницу допетровских времен (которую в свое время, перебираясь в Петербург, Петр I так и оставил в кремлевских хранилищах) может себе вообразить любой бывавший в Оружейной палате. Регалии; иератичные наряды; несметное количество столовой утвари отечественной и европейской работы — не для низких бытовых потребностей, а для церемониальных нужд, для того, чтобы у созерцателя чинных государственных ритуалов создать впечатление сказочной, гиперболической пышности.
В Петербурге, как нам напоминает выставка, все сложилось иначе; начиная с Петра монархи собирали драгоценности не столько для публично-государственного назначения, сколько для того, чтобы по-коллекционерски любоваться. Момент репрезентативности наверняка был и здесь, но только созерцателями императорской коллекции ювелирных сокровищ всегда были немногие. Что при царях, что при советской власти, когда попасть в эрмитажную Золотую кладовую было удачей, степень драгоценности которой ощущалась как сопоставимая с тамошними экспонатами. Многие, кстати, из тех экспонатов, что попали на выставку, прежде вообще не покидали Эрмитажа, так что демонстрация их в Кремле выглядит вдвойне великолепным жестом.
Того, кому за словами "императорская сокровищница" мерещатся какие-нибудь материальные доказательства богатства земли российской, выставка скорее разочарует; меру обращения со стереотипами хорошо иллюстрирует обращение с "темой Фаберже". Изделие придворного ювелира на выставке только одно, крошечная копия императорских регалий, в контексте выставки смотрящаяся на редкость иронично, а издали вводящее в заблуждение драгоценное пасхальное яйцо с часами и несессером на поверку было сделано совсем другими придворным ювелиром, Позье, за полтора века до Карла Фаберже.
Нельзя сказать, что непредсказуемость по выставке прямо-таки разлита. Все знают, что скифское золото — одна из легенд Золотой кладовой, и теперь при входе на кремлевскую выставку все видят эти драгоценности из курганов Северного Причерноморья и Сибири. По существу эти несколько изумительных витрин, объединяющих искусство скифов и греческих колонистов,— выставка внутри выставки, но это же, как выясняется, можно отнести и к другим разделам. Например, к китайской и индийской филиграни: предметов из филигранного серебра на выставке немало, поскольку в XVIII веке их собирание тоже было своего рода модой — вот и Вильгельм III, голландский штатгальтер и английский король, обзавелся письменным прибором из филиграни (позже перекочевавшим в Петербург), а Екатерина II располагала филигранным же туалетным прибором китайской работы, небольшим, изящным и выполненным с поразительной искусностью.
Драгоценностей, так сказать, бытового назначения вообще немало. Табакерки (на крышке одной посреди бриллиантов — портрет любимой левретки Екатерины II), те же туалетные приборы, чернильницы (одна, принадлежавшая Александру I, несмотря на свою несколько лапидарную форму под стать античной урне, драгоценна во многих отношениях, ее сделали из первой русской платины). Когда-то в них читается возможность ежедневного употребления, такого же прозаичного, как наши утренние кофепития из любимой чашки. Когда-то видишь в них скорее диковину, которая призвана вызывать у владельца приятность своим видом, своей ценностью или своей мемориальностью, например конская упряжь Анны Иоанновны, украшенная 115 ланкийскими изумрудами; или тоже упряжь, подаренная Николаю I турецким султаном, бляхи на которой слепят глаза бриллиантами. Уж к николаевским временам манера усыпать себя драгоценностями точно сходила на нет, поэтому в бриллиантовой упряжи видишь трогательную восточную блажь.
Пожалуй, не столько и не только в таких вещах прелесть выставки. Все-таки императоров и императриц она рисует вовсе не богдыханами, едящими и пьющими на золоте, непрерывно украшая себя драгоценной сбруей. Напротив, собранные ими драгоценности довольно часто выдают стремление к собирательству подчеркнуто разборчивому; в дорогих вещах начинают ценить не только стоимость драгметалла и не только искусность ремесленника, но и историческую значимость предметов — явление, которое до XVIII века было не таким уж распространенным, по крайней мере в России.
От этого некоторые из императорских драгоценностей вместо того, чтобы повествовать о судьбах монархии и ювелирного искусства, неожиданно превращаются в "музей в музее". Камеи, где оправа новая, а камень античный, при этом еще и напоминают о прежних — европейских — державных владельцах; рядышком могут уживаться резные изображения античных профилей, какого-нибудь галантного Амура-садовника и французского короля Карла VII (последний портрет — прижизненный). Удивительнее всего выглядит ларец, принадлежавший некогда польской принцессе Ядвиге Ягеллонке, работа нюрнбергских мастеров XVI века, он сплошь усыпан камеями, барочными жемчужинами, эмалями, просто драгоценными камнями. В XVI веке такая диковина была дорогим, но развлечением; в XVIII веке при русском дворе даже собирание предметов роскоши способно было превращаться в занятие полезное, поучительное и благородное.