выставка фотография
В Манеже открылась выставка Александра Родченко "Фотография — искусство" и прошла презентация одноименной книги о Родченко-фотографе, написанной его внуком Александром Лаврентьевым. Этой большой ретроспективой Московский дом фотографии при поддержке MasterCard отметил 115 лет со дня рождения и 50 лет со дня смерти великого художника. Рассмотрев две сотни знаменитых ракурсных снимков и фотомонтажей, АННА Ъ-ТОЛСТОВА убедилась в том, что Родченко — самый неизвестный русский фотограф.
Поэт — Пушкин, композитор — Чайковский, фотограф — Родченко. Такое же "наше все". Родченко пропитана вся наша изобразительная культура — вплоть до крупных планов всенародно любимого "Летят журавли", снятого родченковским учеником оператором Сергеем Урусевским в лучших традициях учителя. Причем Родченко — "наше все" не только для местного употребления: он мировая величина, что в случае с визуальными искусствами для России большая редкость. Конечно, мировая слава Родченко не ограничивается фотографией: это к его абстракциям отсылает Барнетт Ньюман в картине "Кто боится красного, желтого, синего", ставшей одним из манифестов минимализма, это его сдвинутыми конструктивистскими шрифтами кричат послания концептуалистки-феминистки Барбары Крюгер.
Но в первую очередь Родченко — фотограф, чьи фотомонтажи и ракурсы превратились в символ эпохи социального и художественного авангарда в СССР. Имя Родченко будет в любом словаре по фотографии, а если его там нет — выкиньте этот словарь. И как любое "наше все", Родченко затаскан, разобран на хрестоматийные кадры (пионер с горном, девушка с "Лейкой", мать с очками) и цитаты из них в рекламе и дальше этого, в сущности, не известен. Самая крупная выставка Александра Родченко — фотографа, дизайнера, художника — прошла не на родине, а в Америке: в 1998-м в нью-йоркском Музее современного искусства.
С таким досадным отечественным невежеством Московский дом фотографии боролся все десять лет своей выставочной жизни. Любовь МДФ к этой фигуре понятна. Он мало того что гений, так еще и со своей верой во всемогущество фотографии, которая не то что Рубенса оставила далеко позади, но и вот-вот заменит собой письменность с литературой, оказался настоящим пророком современного искусства, процентов на 90 замешанного на фото. В 2004-м МДФ даже дал пророку Родченко премию — посмертно (поскольку при жизни он ни одной не получил). Вручили наследникам, которые на эти деньги сейчас и издали монографию — на сегодня это самый объемный труд о Родченко-фотографе. И вот теперь все, что раньше выставляли отдельными циклами и темами, обобщено в ретроспективе, замечательной, во-первых, тем, что все отпечатки — винтажные, авторские, а во-вторых, полнотой и изящной пропорцией между хрестоматией и редкостями.
Из хрестоматии — пионеры и физкультурники в ракурсах, балконы и пожарные лестницы дома на Мясницкой, Маяковский и весь побрившийся вслед за ним наголо лефовский круг, Лиля Брик, орущая "Книги по всем отраслям знания" с плаката "Ленгиза" (этот монтаж перепевали тысячу раз — для обложки английской рок-группы Franz Ferdinand, например), первые фотомонтажи-иллюстрации к "Про это", афиши к "Кино-глазу" Дзиги Вертова и обложки "Нового ЛЕФа". Такие стильные, что, если бы сейчас нашлись мастера делать что-то подобное родченковским разворотам, за них бы передрались редакторы самых дорогих глянцевых журналов. Из неожиданностей — поздние опыты в цвете, "крашенки" с какими-то малоголландскими коровами и водопадами, а также ряд почти пикториалистских работ предвоенного времени.
Этот родченковский "правый уклон" в сторону бывших противников, пожалуй, самая странная штука. Все предыдущее десятилетие прошло в борьбе "левых фотографов" с товарищем Родченко во главе с "буржуазным" пикториализмом. Это была борьба двух эстетик: скульптурная классика вместо живописного импрессионизма. Двух идеологий: репортаж о бурно меняющейся современности (отсюда единственно адекватные ей приемы — сдвиги ракурсов и фотомонтажи) вместо картинно красивых портретов-пейзажей. И двух времен — прошлого завершенного и будущего, свершающегося на наших глазах. Потому здесь и рвутся в космические дали шуховская башня с барщевским планетарием, и разворачиваются в марше колонны физкультурников и красноармейцев на Красной площади. И вдруг — карельские туманы, цирк с тающими в темноте воздушными гимнастами, оперно-балетная мишура Большого.
Выставка в Манеже так хитро устроена, что сначала проходишь все эти ряды пионеров и физкультурников, затем попадаешь на репортаж со строительства Беломорканала, а потом — в пикториалистскую лирику. И выглядит это так, как будто бы после канала — а фотограф так увлекся репортажем с гулаговского конвейера по переработке людей для специального номера "СССР на стройке", что ездил туда аж три раза,— он раскаялся и отдыхал душой на красотах карельской природы. Тут, конечно, и цитаты из родченковских писем конца 1930-х очень кстати — про то, что нежнее нужно быть к человеку. И кадры так подобраны, что открытый канал выглядит метафизической дорогой в небытие, да и в лагерных оркестрантах куда меньше энтузиазма, чем в пионере-трубаче. Хотя снимок с настилом пола в камере шлюза — чем не иллюстрация к сакраментальному "Лес рубят — щепки летят". Так что начинаешь благодарить судьбу, что Александра Родченко не послали на Украину времен голодоморов — снимать социалистическое переустройство деревни.
Просто проблема в том, что мы смотрим на фотографии классика в неправильном ракурсе — из несвершившегося будущего. И потому ближайший аналог родченковским скульптурным атлетам теперь виден в классицизме гитлеровской любимицы Лени Рифеншталь. В конце концов, с каждым порядочным "нашим всем" у нас всегда сложности этического свойства. Причем с Родченко сложности куда более серьезные, чем с Пушкиным (бабник) или Чайковским (голубой). Родченко — большевик. Пусть и не сталинист — он, боже упаси, не оставил нам портретов вождя народов во всех ракурсах. Его шельмовали (формалист) двадцать лет подряд до самой смерти, в конце концов выгнали из Союза художников. У него, как у чуждого элемента, редко когда была приличная камера — половина этих шедевров сделана вообще черт знает чем. Но при этом фотограф Родченко совсем не выглядит жертвой режима — он, скорее, его ошибка, а его преследование — следствие идеологической недальновидности.
Оттого-то самые большие выставки Александра Родченко делают на Западе, где вся художественная интеллигенция заражена марксизмом с университетской скамьи, а у нас он все еще выглядит каким-то неуместным национальным достоянием. Ведь, как заметил другой гений формализма Юрий Тынянов, "форма плюс содержание" не равняется "стакан плюс вино". То есть одно из другого не выплеснешь. И уж если где и применять родченковскую стилистику — так не в глянцевых журналах, а в разворотах "Лимонки".