концерт классика
Дом музыки официально открыл сезон концертом Национального филармонического оркестра России (НФОР) в Светлановском зале. Как и стоило ожидать, дирижировавший своим оркестром Владимир Спиваков посвятил концерт 100-летию Дмитрия Шостаковича. Однако музыка композитора-юбиляра звучала лишь во втором отделении: поэме Шостаковича "Казнь Степана Разина" (на текст Евгения Евтушенко) предшествовали увертюра к "Тангейзеру" Вагнера и "Симфония псалмов" Стравинского. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Если концерт Госоркестра с Мстиславом Ростроповичем и Виктором Третьяковым в сам день юбилея едва ли не на всех произвел впечатление почти надгробное, то Владимир Спиваков юбилейный концерт собственного оркестра решил совершенно по-иному. Разница, впрочем, получилась совсем не в духе оппозиции "там гроб стоял — а тут стол яств". Рефлексировать по поводу первого концерта довольно сложно. Второй же, в Доме музыки, и был, казалось, задуман с каким-то призывом к размышлению, обсуждению, едва ли не публицистически заострен.
Не стопроцентно: увертюра к "Тангейзеру", открывшая вечер, может быть, и была призвана на что-то намекнуть (например, на противоречивую тему "Шостакович и Вагнер"), но вескости и убедительности ее исполнению для этого не хватило. Другое дело — "Симфония псалмов" Стравинского, где вместе с инструменталистами НФОР выступил хор Академии хорового искусства. Известно, что это сочинение было одним из тех у Стравинского, которые Шостакович особенно ценил (свое фортепианное переложение симфонии он самолично преподнес Стравинскому, когда тот посещал СССР в начале 1960-х).
Однако соблазна прочитать симфонию как бы "через Шостаковича" Владимир Спиваков, судя по всему, сознательно избежал. Произведение Стравинского, где хору поручен латинский текст трех псалмов, прозвучало с удвоенным вниманием именно к музыкальному языку его автора — языку в данном случае подчеркнуто неоклассицистскому, даже необарочному, если учитывать аллюзии на Баха. Это внимание показали и мастерски сработавшие хористы Виктора Попова, но в первую очередь — точная, пластичная игра задействованных оркестровых групп (состав оркестра в "Симфонии псалмов" разрежен для придания специфического звукового колорита; отсутствуют, например, скрипки); особенно выигрышно показали себя деревянные духовые, добивавшиеся во второй части удивительного холодновато-стеклянистого совокупного звука.
После этого "Казнь Степана Разина" прозвучала сбивающим с ног контрастом. В поэме для певца-солиста, хора и оркестра, написанной в 1964-м на стихи Евгения Евтушенко, и музыканты, и хор, и солировавший бас Сергей Алексашкин обнаружили прежде всего плакатность. Забудем о степени уместности "канонизации" главаря вооруженных бандформирований. Равно как и качестве поэтического текста, хотя было немножко неловко глядеть на ангелических барышень из хора Виктора Попова, поющих: "И срамные девки тоже, под хмельком вскочив с рогожи, огурцом намазав рожи, шпарят рысью — в ляжках зуд". Вопрос другой — и весьма существенный.
Безусловно, тот корпус работ Шостаковича, который можно назвать официозными сочинениями и который к репертуарным вещам теперь заведомо не относится, включает огромное количество интересной музыки. Да и нестерпимо пылавшее еще 15 лет назад клеймо идеологической выдержанности постепенно блекнет, так что теоретически возможно, что еще через пару десятков лет эта самая выдержанность будет восприниматься как просто любопытная жанровая особенность, некий особый музыкальный канон.
Но непонятно, как именно сейчас мы должны исполнять и слушать эту музыку — только что описанным образом, то есть несколько отстраненно, или же внимательно перебирая (и переживая) все ее аспекты, чтобы и не обманываться идеологической патетикой, и не утратить то, что представляется подлинным? Исполнение "Казни Степана Разина" ответ на этот вопрос не давало, потому что было слишком уж прямолинейным для того, чтобы вписаться в один из двух этих путей. Оставалось не вполне ясным, к чему же свести внутреннее содержание этой музыки. То ли к трагедии отвлеченного героя-доброхота, данной несколько наивно ("Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра") и с перебором по части интенсивности макабра. То ли к личному трагизму Шостаковича — но в результате этой насильственной операции главными словами получились бы: "Я был против — половинно, надо было — до конца".