В корпусе Бенуа Государственного Русского музея открылась выставка "Алексей Кондратьевич Саврасов (1830-1897)". В экспозицию вошло более 90 работ из собрания Русского музея и Третьяковской галереи, которая показывала у себя сходную выставку несколько месяцев назад. Речи на вернисаже звучали очень пафосно. КИРА ДОЛИНИНА согласиться с этим тоном не смогла: нет ничего менее пафосного в русском искусстве, чем пейзажи Саврасова.
На этой выставке нет людей. То есть посетители, конечно, есть, и в приличном количестве, а вот людей на полотнах и листах бумаги, развешанных по стенам, почти нет. А те, которые есть, все кисти Василия Перова: и портрет Саврасова, и всякие другие люди. Перов помогал Саврасову с фигурками людей в его пейзажах, а Саврасов Перову — с пейзажами (например, пейзаж в перовских "Охотниках на привале" написан именно Саврасовым). На фоне этакого безлюдья чрезвычайно важным оказывается лицо Саврасова — бородатое, сосредоточенное, суровое, даже мрачноватое. Купеческий сын, истовый художник, прямодушный реалист и настоящий передвижник. Но в то, что за всем этим стоит еще и первый из главных лириков русского пейзажа, поверить не так уж легко.
А вся выставка именно об этом — о лирике и о том, как далеко с ней можно было зайти среди противников этого дела товарищей передвижников. Точка, по которой проходит граница между Шишкиным, например, и Саврасовым (выставлявшимися на одних и тех же выставках и поселившимися в истории русского искусства совсем рядом), — возможность описания их работ. Идеологи передвижников точно знали, что картину нужно "рассказывать", иначе она не имеет права на существование, пустая она. "Рассказать" пейзаж Шишкина проще простого: тут на помощь и медведи пририсованы, и леса полны драматизма, и названия длиннющие и многозначные, полные намеков или стихотворно-песенных цитат ("Среди долины ровныя...", "На севере диком...", "Чем на мост нам идти, поищем лучше броду").
"Рассказывать" пейзажи Саврасова — пустое дело. И это знает каждый, кто пытался в школе сочинить что-нибудь внятное про злосчастных "Грачей". То есть один раз это вполне может получиться. Сиди пиши нечто поэтическое и слезное: весна, все набухло, все приготовилось, вот-вот оживет-зазеленеет, воздух мечтательно-влажный, земля вся в ожидании, черные точки грачей, как вестники из дальних стран о грядущем лете... Но попробуйте написать еще о парочке картин Саврасова — плохо получится, пойдут повторы, да и вообще есть риск заработать стойкое чувство собственного косноязычия. Но не беспокойтесь, это природа самого саврасовского искусства. Оно просто не о том.
Первым в русском искусстве "не о том" заговорил Федор Васильев. Это он все лужи писал да разливы рек, дожди и морось несусветную. Все это видели, но прощали по молодости и какой-то невероятной животной талантливости. Со временем, скорее всего, даже постоянного заступничества Крамского не хватило бы, его попробовали бы обуздать (правила приема картин на передвижные выставки это позволяли и были очень строги), но он рано умер и этим свой гений обезопасил. Вторым лириком русского пейзажа стал Саврасов. Его "неправильность" была не столь яркой, и долгие годы он выдавал пейзажи, в которых "рассказа" и социального надрыва было немного, но очевидные всем и каждому боль за землю русскую и душевная истома вполне сей грех искупали.
Его любили вообще гораздо более сентиментальные в искусстве москвичи, знали, но не слишком отмечали все больше склонные к идеологическим битвам петербуржцы, покупал Третьяков, чтили и в провинции. Сам Саврасов своей инаковости особо не сознавал, и, может быть, мы бы тоже не заметили, если бы не самый его одаренный ученик, Исаак Левитан, который довел дело учителя до предельной точки. И оказалось, что это не совсем тот художник, за кого мы его принимаем. Главенствующая роль формы, а не идеи, настроения, а не сюжета, цвета, а не линии, то есть все то, что принесли в искусство французы, а русские до поры до времени страстно отвергали, в Левитане нашло-таки свое "национальное" выражение. Во многом благодаря тихому искусству предпочитающего всем роскошным видам, живописным дачам, драматическим лесам и горам раскисшую до безобразия дорогу, серое небо и талый снег Саврасова.