СПОРЫ О РЕЛИГИИ
Основы православной культуры
При введении в школе новой дисциплины вполне естественно задать вопрос: является ли она научной и есть ли в ней уже сформировавшееся научное предание (школа)? Не менее естественно спросить конкретных педагогов: а какое они имеют отношение к этой научной школе, знакомы ли они с основными именами, трудами, концепциями в той дисциплине, которую они хотят не то что изучать, а уже и преподавать?
Обратим эти вопросы к новому курсу "Основы православной культуры". Возможен аналитико-культурологический рассказ о православии? Да. Труды и имена Алексея Лосева, Михаила Бахтина, Сергея Аверинцева, Юрия Лотмана, Арона Гуревича, Александра Панченко, Бориса Успенского говорят о том, что такая научная школа и методология уже существуют. Все они писали (Борис Успенский пишет и сейчас) в советские времена. Ни о какой прямой проповеди тогда и речи быть не могло. Но добротное научное исследование пролагало себе дорогу. Книги Сергея Аверинцева или Арона Гуревича стали катехизисами для целого поколения советской интеллигенции.
Обратную очевидность дает ответ на второй вопрос. Знают ли нынешние педагоги, призванные на преподавание основ православной культуры (ОПК), эти имена? Держали ли в руках их книги? Знают ли, наконец, эти книги те священники, что на епархиальных курсах переподготовки натаскивали мобилизованных "культурологов"? Боюсь, что для большинства история их предмета начинается с трехлетней давности учебника Аллы Бородиной — учебника цвета зеленой скуки.
И то, что упомянутые классические труды не всплывают даже в методических указаниях для учителей ОПК, означает, что авторы этих методичек писали совсем не то, о чем объявили. Объявили "культурологию", изготовили "Закон Божий". И скорее всего, с самого начала рассчитывали, что их нечестность проглотят.
Православие и педагогика
И вот на парты светских школ легли учебники с выражениями "Наш Спаситель", "Господь наш Иисус Христос". Признаюсь, я бы и эти некультурологические огрехи простил этим учебникам, будь они талантливы. Но так ли это? Откуда вообще у православной педагогической общественности такая уверенность, что нам уже есть с чем идти к светским детям?
Педагогика — это та сфера человеческой жизни, где наименее заметно прямое влияние христианства. И в античной, и в средневековой культуре ребенок есть прежде всего совокупность недостатков (несовершенный взрослый). Авторы житий ничего не могут конкретного сказать о детстве своих персонажей ("Был благочестив и детских игр уклонялся"). Семейная жизнь была малоинтересна средневековым наставникам: монахи писали для монахов.
Открытие возрастной психологии оказалось уделом лишь ХХ века. И значит, сегодня любой православный педагог обречен на творчество: как совместить православную аскетику, психологию, этику, веру с наработками светской психологии и педагогики? "Православная культура" знает "иконописное предание Церкви", но не знает ясно сформированного "педагогического святоотеческого предания". Почти 100 лет нас не пускали в школу. И что же — неужели за 15 лет у нас накопилось столько опыта и знаний, что мы уже готовы войти во все школы разом?
До сих пор не написан комплект учебников для семинарий. А среди существующих учебников единицы выполнены на достойном уровне, в сочетании интересного повествования и знакомства автора с современным состоянием научной литературы по излагаемой им дисциплине. За 15 послесоветских лет не написан ни один новый учебник "Закона Божия" для собственно православных школ. Это можно было бы счесть частностями, если бы не одно обстоятельство: за эти годы в два раза упал конкурс в семинарии. Понятно, что семинарий стало много больше, чем в былые времена. Но ведь и приходов, и православных семей, и церковной молодежи тоже стало в разы больше. Так отчего же при росте церковных гимназий не наблюдается соразмерного роста числа "призваний"? И почему в самих семинариях все обостряется проблема с "уклонистами" — студентами, что семинарию окончили, но священничества принять не захотели? И если мы не столь убедительны в глазах своих же детей, то откуда представление, что чужим мы понравимся?!
Опасное рвение
Научиться говорить о своей вере с отстраненно-культурологических позиций важно для самой церкви. В разнообразном и светском мире надо уметь объясняться с людьми. Не проповедовать, не обличать, не доказывать, а просто объяснять. При этом объясняющий сам учится смотреть на себя со стороны. И в итоге понимает неочевидность, а значит, и логическую необязательность всех своих убеждений. Это очень трудно: христианство, как и любая сотериологическая религия, убеждено в том, что оно исключительно и сверхнужно людям: оно несет им "спасение". Но многие люди как раз и не видят той угрозы, от которой их якобы спасает церковь.
Так что для самой церкви важно поскорее бросить наводить косметику на свою привычную законоучительную проповедь и попробовать всерьез овладеть трудным искусством объяснения и диалога. А какой замечательный повод для воспитания силы воли ("аскетизма") дает ОПК самим преподавателям! Вот самая-самая любимая Машенька поднимает руку и, глядя на тебя небесными глазками, спрашивает: "Марьванна, а как мне молиться о моем котеночке?" И так хочется тут же ей и классу все объяснить — и как пальчики складывать, и на какую иконку смотреть, и какие церковно-славянские слова подобрать? Но педагогическая честность должна помешать всей этой идиллии и в качестве ответа произнести: "Машенька, это вопрос личный, а потому давай об этом после уроков".
Непонятнее же всего в ситуации вокруг ОПК позиция федерального Министерства образования и науки. Оно пошло самым легким, нетворческим путем — путем запретов. Причем запретов заведомо неэффективных. О том, что министр Фурсенко против ОПК, известно давно и всем. И тем не менее десяток регионов и сотни школ объявили об ином своем выборе. Есть общественное ожидание. Есть общественная проблема. Это же нормальный творческий вызов: разработать нерелигиозный подход к преподаванию религиозных знаний. Нужны книги живые, аргументированные и с таким запасом антиваххабитской устойчивости, чтобы даже взбалмошная Марьванна, для которой урок ОПК есть повод прежде всего рассказать детям о знаках антихриста, не смогла бы своим энтузиазмом испортить прекрасный предмет.
В школе и в университете умеют рассказывать о внутренней логике мира Достоевского, а затем — о той логике, что определяла творчество Льва Толстого, и вслед за этим — о вселенной символов Маяковского. Требуют одно: "Пойми!" Но не требуют: "Согласись!" Но так же можно говорить и о православной культуре — о целостном мировоззрении, характерном не для одного гения, а для целой семьи народов.