Режиссер ШТЕФАН КЭГИ рассказал РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ, как пожилые люди становятся актерами.
— Почему ваше объединение называется Rimini Protokoll? И как оно функционирует на практике?
--- Почему "протокол", ясно: это интернациональное слово. А Римини — это город, в котором мы никогда не были. В нем планировалось провести международную конференцию и заключить некий экологический пакт, вроде Киотского протокола. Горбачев тоже должен был приехать, но он почему-то не смог, дело застопорилось, и этот протокол был подписан спустя два года, но уже в Уппсале, в Швеции. Еще Римини было тем местом, куда обычно ездили отдыхать из Швейцарии, когда я был подростком,— это было самым дешевым и быстрым способом оказаться на теплом море. Вы были там?
— Нет. В России Римини известен в основном как место для дешевых шоп-туров. Так как же все-таки вы "подписали" ваш тройственный протокол?
— Хельгард Хауг и Даниэль Ветцель делали разные концептуальные проекты. Например, они придумали спектакль в диспетчерской, откуда управляют городским освещением Франкфурта. Они приводили туда зрителей, а это довольно просторное помещение, и операторы рассказывали про город, про типы светильников, про электроэнергию, а в какой-то момент включали это самое городское освещение, потому что как раз поспевало время. И вот в какой-то момент мы втроем стали работать в одном из театров Франкфурта, где готовился молодежный фестиваль.
А рядом с этим театром находится дом престарелых. Мы все время видели, как его обитатели медленно ходили по улице, и в один прекрасный день нам пришло в голову, что интересно было бы расспросить стариков, что они думают о современной молодежной культуре. И мы втроем в конце концов сделали спектакль с этими 70-75-летними стариками о "Формуле-1". Мы смотрели вместе соревнования и попутно рассуждали с ними о новых технологиях передвижения — ведь они тоже использовали их для подъемников и своих инвалидных кресел. Как и Шумахеру, неверный маневр может стоить им жизни. Мы пытались приучить этих старых людей к сцене, потому что они все забывали, и составляли своего рода "протокол" действия. С тех пор мы иногда работаем втроем, иногда — по отдельности. Но в любом случае делаем проекты под маркой Rimini Protokoll. Это не официальная организация, не компания, просто лейбл. Правда, у нас уже есть свой офис.
— Вы когда-нибудь пробовали работать с настоящими, то есть профессиональными актерами?
— Я много работал на радио, делал радиоспектакли, чтобы платить за свое обучение.
— Почему люди, никогда не выступавшие на сцене, соглашаются вдруг стать театральными исполнителями?
— Что касается пожилых людей, то они, может быть, соблазняются возможностью дополнительного общения. Ведь мы много разговариваем на репетициях — не только и не столько о театре, сколько об их собственной жизни. Мы словно бы вместе анализируем их прошлое. Когда режиссер работает с обычными актерами, он пытается изобрести биографию персонажа, а потом он должен заставить актера действовать тем или иным способом. А мы пытаемся обнаружить какие-то ключевые моменты в реальной истории человека. Эта работа, может быть, больше похожа на работу журналиста или даже психоаналитика. Мы, конечно, не лечим людей. Мы действительно разбираемся с их прошлым, а люди начинают понимать то, что они, возможно, не понимали прежде. Вообще, в отличие от обычного театра я на репетициях гораздо больше слушаю, чем говорю.
— Вам приходилось слышать от специалистов по театру, что то, чем вы занимаетесь, это "не театр"?
— В Германии люди идут в театр, чтобы увидеть что-то необычное, неожиданное, а как это называется, их не очень волнует. Вот в Польше я действительно слышал такие упреки...
— Вот-вот, я к этому и клоню. В России они были бы еще громче, у нас с этим строго.
— У нас есть спектакль, есть люди, которые смотрят, и есть другие люди, которые первыми что-то показывают. Они повторяют это из вечера в вечер, а предварительно они долго репетируют. Почему же это не театр? Плохой театр? Может быть, это дело вкуса. Но это театр. Можно даже сказать, что это энтертейнмент — в изначальном смысле слова,— потому что заставляет думать и не дает просто пассивно отдыхать.
— Вы употребляете термин "документальный театр"?
— Да, конечно. Особенно когда говорят, что я занимаюсь политическим театром,— я тогда возражаю, что это театр документальный.
— Правду ли рассказывают, что вы нигде постоянно не живете? Ведете кочевую жизнь?
— Правда. Пять лет назад, когда я жил во Франкфурте, я уехал на два месяца в Аргентину делать один проект — и на это время пересдал квартиру своему знакомому. Когда я вернулся, хозяин квартиры выгнал меня, потому что я пересдал квартиру без его разрешения. Я стал искать новое жилье. Но в следующие полгода я должен был много ездить с новыми проектами, и я вдруг понял, что лучше не тратить деньги на квартиру вовсе, коль скоро я практически не буду в ней жить. Заодно избавлюсь от ненужных вещей. Я продал на барахолке все свои старые вещи, оставил только самое необходимое, 25 килограмм — не больше, чем принимают багажом в самолет. Через полгода ситуация была той же — мне предстояло много путешествовать, из города в город, с фестиваля на фестиваль.
— Нравится жить в гостиницах?
— На самом деле нет. Иногда я живу в театральных квартирах, если приезжаю куда-то на пару месяцев. Конечно, рано или поздно придется осесть где-то. Но пока мне удобно. Когда я работал журналистом, то хотел стать иностранным корреспондентом, жить далеко от дома, самому осваиваться в незнакомом месте, знакомиться с новыми людьми. Так что в известном смысле мечта сбылась.
— А где вы работали журналистом?
— В маленькой газете маленького швейцарского городка. Когда умирал кто-то из жителей, родственники присылали в редакцию подробные жизнеописания покойного. Мы не были обязаны их публиковать, но если материалов на полосе не хватало, скажем, в разгар лета, приходилось печатать. Они были чаще всего написаны ужасно, так что мне поручали их переписывать.