Здесь была Москва

В Государственном центре фотографии открылась выставка Владимира Миловидова "Ностальгия". Вместе с автором, совмещающим занятия фотографией со степенью доктора экономических наук и работой в правительстве, об уходящей Москве грустил МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.

       Главную особенность Москвы, увиденной Владимиром Миловидовым, замечаешь не сразу. Она вопиюще безлюдна, как после взрыва нейтронной бомбы. Вспоминается фильм Стэнли Креймера "На берегу" (1959), где люди, облаченные в скафандры, напоминающие инопланетян, бродят по улицам пустынного Сан-Франциско в тщетной надежде найти хоть кого-то, уцелевшего после ядерной катастрофы. Впрочем, эта воображаемая бомба действует на живые существа избирательно. Исчезли люди, но уцелели животные: котенок, аккуратный, похожий на фарфоровую безделушку, вылупившийся на фотографа из-за окна, или собачина, тяжело опустившаяся на землю перед портретом Чарли Чаплина работы какого-то уличного художника. Чаплин не случаен: он был бы органичен. Потерянный, одинокий. Но бодрящийся, именно в Москве господина Миловидова.
       На то, что человеческая жизнь еще где-то теплится, намекают только редкие огоньки в ночных окнах. Они и радуют, и пугают. Кажется: заманивают, создают иллюзию жизни только для того, чтобы разочарование от городской пустоты оказалось еще сильнее. Одушевлены дома, деревья, старые игрушки, но они немы, доживают свой век, замкнувшись в своей тоске.
       Ностальгия бывает и по некой эпохе, и по некой территории. Но и эпоха, и территория должны быть безвозвратно потеряны для того, кто ностальгию испытывает. Ностальгическая Москва господина Миловидова вроде бы здесь, вот она, никуда не делась. Ну обшарпаны дворики и брандмауэры, кажущиеся совершенно петербургскими, ну брошен на улице заржавевший четырехколесный велосипед, ну остановились на десяти минутах одиннадцатого ходики и не осталось запасных игл к граммофону. Но эта исчезающая Москва — то, что на языке структурализма именуется хронтопом: единством времени и места. Времени и места жизни не только и не столько самого автора, сколько тех, кто жил здесь, играл в эти игрушки, входил в эти двери, но исчез без следа.
       И винить в этом некого: Владимир Миловидов избегает любой символики, которая сделала бы его работы и драматическими, и банальными одновременно. На его фотографиях нет ни памятников архитектуры, сметаемых московским строительным бумом, ни контрастного столкновения "старого" и "нового". Социальная составляющая города для господина Миловидова несущественна. Даже какая-то монументальная скульптурная бабизна, символизировавшая некогда то ли Москву, то ли женщину-труженицу, не ассоциируется со сменой исторических эпох. Наверное, это неправильно, если задаться целью проанализировать, как и почему исчезает старая Москва, но фотография — не научное исследование. Если что-то приходит в запустение, то не по человеческому произволу, а по той же причине, по какой облетают листья с деревьев или пересыхают реки.
       Умирание города оказывается для господина Миловидова процессом естественно-научным. Снег заметает Красную площадь, кажется, что навсегда: просто наступает новая вечная мерзлота. Изгибается тень от садовой решетки, но кажется, что саму решетку свело судорогой. И причудливо перекрестившиеся стволы деревьев перечеркивают московские дворы, опечатывая вход в них навсегда.