"Отец (дневник одной веры)" (Apa, 1966)
Московский фестиваль в июне чествовал Иштвана Сабо, живого классика, мастера масштабных и холодных постановок. Когда же он снимал свой второй фильм "Отец", то был еще не памятником самому себе, а 27-летней надеждой венгерского кино. К "Отцу" применимы все эпитеты, которыми обычно сопровождают фильмы всех "новых волн": воздушный, человечный, привольно льющийся. И, что особенно важно для Восточной Европы, весьма непочтительный к бронзовой коммунистической идеологии. Отец юного героя погиб в самом конце войны. Сын знает только то, что он был врачом, кажется, его убили нацисты. В его воображении отец то разбрасывает карикатурных врагов, то мановением руки восстанавливает разрушенный городской транспорт Будапешта, то купается в волнах всенародного поклонения, что трогательно и нелепо контрастирует с его внешностью сугубого интеллигента. Взрослея, сын избавляется от фантазий об отце: немного напоминает "Заставу Ильича" (1964) Марлена Хуциева, где погибший на войне отец не мог ничего посоветовать сыну, уже прожившему больше, чем он. Ключевой момент взросления — кровавое восстание 1956 года. Как участник разгромов партийных комитетов во время мятежа, да и как честный человек, Сабо не мог высмеять повстанцев. Как режиссер из соцстраны, пусть и такой свободной, как Венгрия, не мог показать их героями. Из этой двусмысленности родилась трагикомическая новелла о мальчике, пробирающемся под пулями по горящему городу, чтобы доставить в штаб национальное знамя,— а там знамена уже некуда девать. Но в наши дни "Отца" приходится смотреть другими глазами. Беда в том, что недавно Сабо признался, что с 1957 по 1963 год усердно писал доносы на студентов будапештской Высшей школы кино и театра и коллег-режиссеров: участие в восстании искупал чернилами. Хотя, с другой стороны, из-за него, кажется, никто не пострадал, "Отец" хуже от этого не стал, а личный опыт помог Сабо снять великий фильм о предательстве "Мефисто" (1981).
"Битва на небесах" (Batalla en el Cielo, 2005)
Тяжеловесный, величественный, почти удушливый, очень медленный и отчасти самовлюбленный фильм модного мексиканца Карлоса Рейгадаса, если верить аннотациям, рассказывает о похищении ребенка, завершившемся его гибелью: похититель искупает вину, исповедуясь юной проститутке, которая на самом деле дочь генерала, работающая в борделе по прихоти, возможно метафизического свойства. Однако для того, чтобы вычитать это с экрана, требуется адское воображение. Рейгадас намечает сюжет пунктиром, его интересуют совсем иные вещи. Прежде всего исполненный в духе легендарных мексиканских художников-монументалистов 1920-1930-х годов Давида Альфаро Сикейроса или Диего Риверы образ Мексики и Мехико, складывающийся из животной чувственности, истовой религиозности и давящей власти военщины. В общем-то в самой этой триаде нет ничего оригинального, она скорее банальна. Но у Рейгадаса так томительно поднимается в ночном небе государственный флаг, с такой вампирской самоуверенностью совершается развод караула, так губительно и спасительно одновременно возвышается над городом кафедральный собор, что банальные мысли приобретают зловещее и убедительное величие. Зато секс банальным не назовешь. Ни совокупления четы похитителей, далеко не молодых, толстых, коротконогих, неприятных существ, ни натуральный оральный секс, которым с такой же ритуальной медлительностью утешает героя в начале и в конце фильма святая из борделя.