выставка фотография
Московский дом фотографии открыл в Манеже выставки двух швейцарских фотографов. Швейцарский фотографический фонд (г. Винтертур) представил серию "Бальные ночи" Якоба Тюггенера (1904-1988), а Фотомузей Винтертура — ретроспективу Ханса Данузера под названием "Эрозия". Посмотрев обе выставки, АННА Ъ-ТОЛСТОВА осознала, что от венского бала до могилы — всего два шага.
Смокинг, бабочка, маленькая камера в руках, светский хлыщ у зеркала в пышной раме — автопортрет Якоба Тюггенера в одной из фешенебельных гостиниц Санкт-Морица, 1943 год. Все это для маскировки: к высшему обществу Тюггенер никогда не принадлежал, просто он изучал его повадки с любознательностью социолога-натуралиста, точно так же, как изучал жизнь фабрик и альпийских деревень. Являлся в дорогие отели Санкт-Морица, Цюриха, Давоса, в Венскую оперу, говорил, что делает книгу о балах,— и его пускали. Обещанную книгу, кстати, издали совсем недавно, уже после смерти фотографа. Пятьдесят лет назад выпустить такой альбом оказалось невозможно: бомонд, что так беспечно вальсирует и пьет шампанское на тюггенеровских снимках, не пришел в восторг, узнав о возможной публикации фотографий. Ведь под сценками в жанре "жизнь удалась" стояли бы даты "1942" или "1944" — как-то неловко получалось перед остальным человечеством. Между тем Тюггенер не был папарацци — вся эта светская хроника снята в 1930-1950-е годы исключительно для себя, ради чистого искусства.
Якоб Тюггенер и правда думал о книге: прикидывал, что пойдет на обложку, что ляжет на разворот. Между тем все эти кадры прекрасно складываются в фильм — Тюггенер был к тому же художник и кинорежиссер, помешавшийся на немецком экспрессионизме. Параллельный монтаж, крупные планы и чувство юмора почти как в феллиниевском "И корабль плывет". Вот перед входом выстроились рядами шикарные авто. Вот на подносах выстроились рядами бокалы для шампанского. Вот суетятся повара, выкладывая на тарелки устриц и трюфели. И понеслось: обнаженные плечи, глубокие декольте, утянутые в рюмочку талии, водопады шелков и шифона, выхваченные тут и там алмазы, юные прожигатели жизни, заплывшие жиром финансисты. Вот кто-то слишком явно пытается задержать в ладони чьи-то холеные пальчики. Вот кто-то поймал под столом чью-то ножку в золотой туфельке и, кажется, собирается целовать. Вот кто-то уснул — носом в чьих-то коленках. Это как будто бы сняли хулиганский ремейк по картине Адольфа Менцеля "Ужин на балу", разобрав ее на сотню эпизодов и присочинив десяток совсем уж для XIX века неприличных. Или как будто бы голодранца Брассая ни с того ни с сего пустили в высшие сферы, и он запечатлел великосветские рауты без всякого почтения — как монпарнасские забегаловки. Блистающий мир, полнокровный и полноцветный, хоть фотография и черно-белая.
В черно-белой фотографии Ханса Данузера цвет один — серый, во множестве градаций и изысканных нюансов. Это тоже цвет жизни, только с современной точки зрения — жизни, распавшейся на элементарные частицы и превратившейся в полную абстракцию. Собственно, серией огромных абстрактных фотографий, сделанных в 1990-е и 2000-е, выставка Данузера начинается и заканчивается. При ближайшем рассмотрении эти черные минималистские квадраты оказываются макросъемкой замороженных в лабораторных холодильниках эмбрионов, кожи трупов, попавших на стол патологоанатома, и тронутых эрозией пород в горах Граубюндена, что вместе словно бы иллюстрирует стих Екклесиаста "и все возвратится в прах". Между ними — цикл 1980-х годов "In vivo", еще одно высказывание Данузера на тему "суета сует". Отливка золотых слитков в банковских подвалах, человеческий мозг на столе в прозекторской, лабораторная крыса, зажатая в тисках магниторезонансного томографа, мышь, потерявшаяся в лабиринте, криптоновый лазер, аккуратные ячейки хранилища генов, башенный охладитель реактора — это стерильный мир научной рациональности, из которого вычищено все человеческое. Общий тон его — серый, это цвет адского холода, только вместо пламени в этом современном аду — сполохи лазерного луча или свечение защитного экрана при расщеплении ядра.
Оба художника, выставленные в Манеже, стали звездами швейцарской фотографии примерно в одно и то же время. Якоб Тюггенер — открытие последних лет. При жизни его фотографии были известны лишь узкому кругу посвященных; правда, после второй мировой на него обратил внимание куратор фотографии Музея современного искусства в Нью-Йорке Эдвард Стайхен, но участие в паре крупных международных выставок не сделало ему имени. Вспомнили про Тюггенера не так давно, вскоре после того, как началась слава Ханса Данузера. Вдоволь насмотревшись работ последнего, понимаешь, почему именно сейчас пришло время тюггенеровских "Бальных ночей". В стерильной прохладце этого грамотного современного искусства всей кожей ощущаешь тоску по утраченному теплу земного, такого соблазнительного в своей аморальности рая.