Интервью
"Взгляд на нефтяные цены меняется каждые несколько лет"
— Как бы вы охарактеризовали причины, по которым вопрос энергобезопасности стал считаться едва ли не главной темой мировой политики? Только ли дело в ценах на нефть — ведь так или иначе они менялись всегда?
— Начну с главного. Скорость происходящих перемен — основа для обсуждения ситуации на мировом рынке. Являясь человеком, который изучает эту отрасль много лет, я просто поражаюсь тем, как может быстро меняться ситуация. Буквально чуть меньше десятилетия назад мы наблюдали ценовой коллапс на рынке нефти и его последствия. С тех пор цена на нефть увеличилась в семь раз. И если в ту пору немногие полагали, что нужно анализировать ситуацию с "нефтяной точки зрения", то сейчас так делают практически все. Невозможно рассматривать какой-либо аспект международных отношений — в основе обсуждения мы всегда обнаруживаем нефть и газ, говорим ли мы об Иране, о Ближнем Востоке или о взаимоотношениях России с Европой, с Китаем, с США.
Думаю, следует обсудить три аспекта складывающейся ситуации. Во-первых, это ключевые тенденции в нефтеэнергетике. Во-вторых, взаимоотношения между транснациональными и национальными нефтяными компаниями — последние некоторые называют "государственными" компаниями. В-третьих, хотел бы уже коснуться темы энергобезопасности.
— Как бы вы описали основные этапы пути, по которому мировой энергорынок дошел до цены нефти в $70 за баррель?
— Мы отмечаем два этапа этого пути. Первый — это шок спроса на нефть: без преувеличения, он был очень велик, и особенно это касается 2004 года. Прирост спроса за этот год был эквивалентен двум с половиной годам прироста спроса за прошлые годы. Причина роста спроса — частично развитие Китая, быстрый прирост потребления и нехватка электроэнергии в стране. Но одним Китаем все не объясняется. Обращу ваше внимание, например, на рекордные показатели развития нефтехимического рынка: так он развивается впервые за целые поколения.
Если говорить о том, как мировая экономика закрывала дефицит переработки нефти, дизельного топлива например,— этот шок спроса уже позади. В 2005 году прирост мирового ВВП составлял порядка 4,5%, прирост на спрос на нефть — 2,5%. Сейчас фокус уже сместился со стороны спроса на сторону предложения — мы проходим через медленный шок предложения. Речь идет о дефиците в 2 млн баррелей нефти в день — на рынке не хватает нефти, чтобы достичь такого уровня предложения, который компенсировал бы спад добычи в Нигерии в связи с политической нестабильностью. Производство в Ираке сейчас гораздо ниже, чем до военных действий, добыча нефти в Венесуэле реально сократилась с момента начала целой серии забастовок в начале века. И в общем-то в Мексиканском заливе тоже есть проблемы с ростом добычи.
Над всеми этими проблемами, конечно же, воспаряет проблема Ирана. Иногда кажется, что достаточно произнести в нужном месте и в нужное время слово "Иран" — и цена на нефть тут же поднимается. На рынке действительно есть нехватка энергоресурсов, отражающаяся в цене. Но есть и надбавки к цене за нестабильность политической ситуации в мире — безусловно, все эти факторы связаны с Ираном.
Напротив, экономический эффект от высоких цен на нефть — совсем не тот, что ожидался. Недавно я говорил с представителем Саудовской Аравии, одного из ключевых игроков энергорынка. По его словам, там вообще предполагали, что уже при цене в $40 за баррель мировую экономику ждет коллапс. Но на деле мировая экономика восприняла и $40, и $50, и даже $60, особенно ничего не заметив.
Но есть и второй этап, на котором мы находимся сейчас. Если же говорить о $70 за баррель — все уже не так просто: здесь надвигаются более крупные проблемы в экономике. Озабоченность главным образом проявляют центральные банки мира: они предполагают, что эта цена — предвестник будущего мирового всплеска инфляции. Нельзя не отметить проблему, которая стоит перед Федеральной резервной системой в США: там высокая цена на нефть воспринимается как непосредственное инфляционное давление. В итоге повышаются процентные ставки.
Что еще необходимо учитывать, рассуждая, какими будут следующие этапы, это глобальное изменение роли сырьевых товаров в мировой экономике. Рассматривая ситуацию с точки зрения энергетики, мы в CERA, безусловно, сильно впечатлены происходящими изменениями. В нашем сценарии на 25 лет вперед мы прогнозируем фактически наступление "нового века" в экономике: прежде всего это дальнейший прирост спроса на нефть, порядка 40%. Этот прогноз — успешный итог глобализации, в первую очередь глобализации экономик азиатских государств. Другая сторона "нового века" — огромные потребности в инвестициях для обеспечения спроса на нефть. По нашим подсчетам, в следующие 25 лет потребуется порядка $16 трлн инвестиций: $3 трлн на закрытие спроса по нефти, $3 трлн — по газу, $10 трлн — в электроэнергетике.
Представьте — потребовалось 40 лет на то, чтобы рынок природного газа достиг сегодняшнего статуса и состояния. Так вот, обороты этого бизнеса удвоятся в следующие шесть-семь лет. Нужно осознавать, какого масштаба изменения происходят.
— Для России один из важнейших сюжетов на энергорынке — это взаимоотношения между национальными нефтяными компаниями и транснациональными. В чью пользу складывается баланс и в целом насколько это разные модели бизнеса в глобальном его аспекте?
— Это сложная история. В ней есть и сотрудничество двух секторов, и общие и разные интересы, и конфликты, и вопросы национального самоопределения — можно написать отдельную книгу. Но здесь тоже очень многое изменилось, и мы можем уверенно говорить, что через пять--десять лет и в этих взаимоотношениях нас ждут серьезнейшие перемены.
Чем вообще озабочены сейчас государственные компании в мире? В первую очередь это рост своей стоимости. Второе: очевидно, что существование государственных компаний обусловлено необходимостью государств получить ренту с нефтегазовых запасов. Третье: это создание доходности, которая позволяла бы решать проблемы национальных бюджетов. Наконец, четвертое: госкомпании заинтересованы в росте человеческого капитала в своих странах. С моей точки зрения, все это укладывается в круг вопросов, связанных с национальным определением. Через госкомпании решаются задачи, относящиеся к стратегическим интересам государства.
Ну а что касается международного сегмента в нефтяной отрасли, транснациональные нефтяные компании также решают для себя эти проблемы, но с другой стороны. Они принадлежат не государствам, а международным финансовым рынкам. Но что вообще из себя представляет международный финансовый рынок? Если глядеть в глаза реальности, это пенсионные накопления промышленно развитых стран. Их императивы сводятся к пенсионному обеспечению стареющего населения промышленно развитых государств. Им нужна прежде всего стабильность нынешней ситуации, стабильность и предсказуемость доходов.
Где пересекаются эти подходы? Я бы не сказал, что задачи двух секторов конфликтуют. Транснациональные нефтяные компании также озадачены долгим сроком, предваряющим реализацию проектов в нефтегазовой отрасли,— на это времени уходит даже больше, чем его занимают политические циклы в отдельных странах. Если посмотреть на Россию, с обнаружения до добычи первой нефти на конкретном проекте может уйти семь лет. Второй момент — быстрый рост издержек нефтяных компаний в международных проектах.
Наконец, будете удивляться — и им важна охрана природы. В транснациональных компаниях есть определенная озабоченность, даже страх того, что нефть в связи с экологическими причинами теряет свои монопольные позиции как сырье для транспортного топлива. Это новая проблема. Недавно я беседовал с руководителем одной крупной компании, который рассматривал возможность инвестиций в $2 млрд в технологическое перевооружение своих НПЗ. Они приостановили проект — они сейчас не уверены в том, что не будут иметь проблем в связи с ростом популярности биотоплива.
Все эти проблемы — общие и для негосударственных, и для национальных нефтяных компаний. Я утверждаю, что у них очень много общего — больше, чем об этом принято говорить. Наиболее важное во взаимоотношениях секторов — признание ценности взаимного сотрудничества, поскольку с течением времени происходит смешение целей и задач этих секторов.
— В этой связи было бы глупо не спросить вас: хорошо, и все-таки вы ожидаете роста цен на нефть?
— В Давосе на Всемирном экономическом форуме я участвовал в составлении экономического сценария, в результате которого цены дойдут до $140 за баррель из-за нестабильности на мировом рынке. Но они могут быть и выше. Но надо осознавать, что если цены идут вниз, то все говорят, что они будут низкими всегда. А если они идут вверх — что они всегда будут высокими. Этот взгляд меняется каждые несколько лет. Можно исходить из того, что спрос будет оставаться сильным — это следствие глобализации: сейчас то, что мы наблюдаем в Китае и в Индии, аналогично тому, что происходило в Европе и в Японии в 1950-1960 годах.
Рост спроса будет продолжаться. Но я считаю, что мы не должны списывать со счетов влияние политики на экономику. Дискуссия по энергобезопасности, которая сейчас набирает силу, политические дискуссии, изменение законодательств, актуализация природоохранных вопросов, климатические изменения, все это — я берусь это предсказывать, сойдется воедино и окажет на ситуацию большее влияние, чем мы сейчас представляем. Высокие цены задействовали очень мощные силы.
Сейчас говорят, что в мире заканчивается нефть. Мы в CERA этого не видим, наоборот, мы отмечаем значительный прирост добычи нефти. Что касается производственных мощностей, за последние десять лет состоялся 25-процентный их прирост. После 2010 года этот прирост будет концентрироваться в меньшем количестве стран, но рост мощностей по добыче энергоресурсов позволяет говорить, что процесс в результате скорее опустит нефтяные цены, нежели их поднимет. Одновременно с этим происходят изменения и в спросе, хотя сейчас это и незаметно: например, рост популярности биоэтанола и вообще систематическое использование биологических процессов для обеспечения энергоспроса. Венчурные капиталисты в Силиконовой долине инвестируют очень серьезные средства в альтернативную энергетику — тут можно ожидать сюрпризов.
Я бы сказал, что при всей неопределенности будущей цены на нефть имеет смысл, как всегда, распределять риски инвестиций — и, что касается государственных ресурсов, безусловно, делиться ими с мировыми потребителями.
— Вы практически не употребляете слова "энергобезопасность", в отличие от многих политиков. С вашей точки зрения, в нем есть смысл?
— "Восьмерка" придает вопросу энергобезопасности ключевое внимание по всему миру с тех пор, как президент Путин поставил этот вопрос в повестку встречи год назад. Проблема в том, что суть "энергобезопасности" для разных стран разная. Для Японии и Кореи все сводится к отсутствию ресурсов. Для Китая и Индии это вопрос экономического развития, большого народонаселения, социальной нестабильности. Для России речь идет о стратегической природе нефтегазовой отрасли, безопасности спроса, экспортных маршрутов. Кстати, экспортеры очень по-разному определяют эту тему. Так, в феврале на конференции в Хьюстоне выступал министр энергетики Саудовской Аравии и прямо говорил, что в Европе энергобезопасность сводится к природному газу, а не к нефти. В США пока не существует прямого определения энергобезопасности, там есть и новое законодательство, и традиционная озабоченность ситуацией на Ближнем Востоке, и еще много составляющих.
Сейчас появляются новые элементы энергобезопасности. Это безопасность инфраструктуры систем снабжения и защита их, увеличение гибкости рынков, инвестиционная система и необходимые национальные законодательные механизмы для ее работы. То, как это важно, иллюстрирует одна маленькая страна — Катар. Через несколько лет Катар будет обеспечивать одну треть всемирного потребления сжиженного природного газа. Десять лет назад они вообще не стояли рядом с лидерами рынка. Как это им удалось достигнуть? В значительной части это — качество инвестиционных решений и законодательства. Ситуация в Катаре как фактор мирового энергорынка будет критически важным вопросом в повестке G8.
Употреблять термин "энергобезопасность" разумно. Напомню, с ноября 1973 года в США пользовались совсем другим термином — "энергонезависимость". Но сейчас это уже невозможно: раньше США импортировали треть всех наших объемов потребления нефти, сейчас две трети, и все больше мы будем импортировать природного газа.
На деле вопрос не так уж нов. В 70-х годах уже была создана достаточно неплохая система того, что сейчас называют энергобезопасностью. Она сводилась к тому, что необходимо помочь установлению взаимоотношений между потребителями и поставщиками энергоресурсов, определить общие принципы диверсификации источников снабжения энергоресурсами, интеграции в этой сфере, механизмов раскрытия информации, минимизировать конфликт производителей и потребителей. Сейчас нужно сделать то же самое, но в новых условиях.