выставка фотография
В Историческом музее открылась выставка "Андрей Карелин. Портрет в интерьере" — первая большая экспозиция, посвященная одному из лучших русских фотохудожников XIX века, обладателю всех мыслимых фотографических наград в России и на Западе. Фотографии и картины Карелина, а также предметы из его коллекции русских древностей прибыли в Москву из четырех нижегородских музеев: историко-архитектурного, художественного, музея Максима Горького и музея фотографии. То, каким образом все это связали воедино, показалось АННЕ Ъ-ТОЛСТОВОЙ большой кураторской удачей.
Из многообразного фотографического наследия Андрея Карелина (1837-1906), от видов и типажей Нижнего Новгорода до снимков солнечного затмения в Костромской губернии, для выставки решено было выбрать именно то, в чем он истинный был гений и пионер,— портрет в интерьере. Если художников эпохи натурализма попрекали тем, что они списывают картины с фотографий, то нижегородского фотографа Карелина, наоборот, подозревали в том, что вместо живых людей в реальных интерьерах он переснимал собственную живопись.
Писатель-путешественник Василий Немирович-Данченко (брат режиссера), например, не верил до тех пор, пока не разглядел: на снимке — знакомые все лица, семейство фотографа в полном составе. Трудно было поверить тогда, в 1870-е, когда из-за несовершенства техники бессовестно перевирались пропорции, перспектива, освещение, а выдержка была невероятно долгой и позировать, сидя неподвижно, приходилось чуть не до потери чувств, что можно снимать вот такие большие многофигурные сцены. Живые картины, где все персонажи замерли в живописных позах, связанные друг с другом взглядами и плавными жестами, и каждый предмет в этих тесно заставленных мебелью и набитых художественной дребеденью комнатах обволакивается таким ровным и мягким, почти вермееровским светом. Тут-то и понимаешь, что старомодное словцо "светопись" к таким, как Карелин, подходит куда больше, чем слово "фотография".
Основания для подозрений у Немировича-Данченко имелись: Андрей Карелин и правда был художник. В доказательство тому на выставке — десяток картин маслом и акварелей: девичьи портреты и головки боярышень в кокошниках. Впрочем, самое лучшее доказательство артистизма фотографа — его снимки. Светловолосый, кудрявый мальчишка (любимый сын Андрюша) застыл над листом с циркулем в руке, совсем как рембрандтовский "Читающий Титус". Господа офицеры расселись в комнате за столиком на манер игроков в трик-трак с картины какого-нибудь малого голландца. А девка в сарафане испуганно оборачивается к вошедшему в светелку мужику (замаскированный под хлебопашца сын Аполлон), как в крестьянском жанре передвижников. Между тем Карелин никогда не пытался подделывать фотографию под живопись, напротив, с головой ушел в оптику и химию, что-то такое изобретал, мудрил с объективами и солями, понимая, что в техническом совершенстве таится специфика искусства светописи.
Еще студентом Петербургской академии художеств он увлекся фотографией, подрабатывал ретушером, как Иван Крамской или Архип Куинджи. Только те пошли в живописцы, а Карелин — в светописцы: уехал в Нижний Новгород, открыл ателье. Но работал не только на заказ. Снимал ради чистого искусства, заставляя своих домочадцев (жену и шестерых детей, пятеро из которых стали художниками, а один революционером) позировать для композиций — либо за домашними занятиями, либо ряженными в старинные костюмы в окружении разного рода древностей.
Этого реквизита в доме Карелиных хватало: фотограф был страстным коллекционером и, говоря теперешним языком, арт-дилером, благо неиссякаемый источник раритетов, Макарьевская ярмарка, был под боком. Его консультациями и услугами по покупке вещей пользовались знаменитые московские собиратели Алексей Бахрушин и Петр Щукин, а предметы русской старины из карелинской коллекции можно видеть на полотнах его приятелей Константина Маковского и Василия Верещагина. И когда Карелину по финансовым причинам пришлось понемногу распродавать свое богатое собрание (частью оно попало в московский Исторический музей, частью — уже после смерти фотографа — в музеи Нижнего Новгорода), многие оплакивали эту потерю.
Можно только представить себе, как оплакивал свои сокровища сам собиратель. Кажется, для него все это предметное многообразие было едва ли не большим источником вдохновения, нежели лица друзей и близких. Это то, что отличало карелинские шедевры от стандартной продукции других фотоателье: фигура, балюстрада, драпировка, кресло — никакой фантазии. Но только у Карелина с его артистическим семейным бытом интерьер превратился в живую, насыщенную деталями драматическую сцену. Эту интерьерную тему в экспозиции остроумно обыграли, выставив кое-что из собрания фотографа (фарфор, резное дерево и кость, презабавный гжельский чайник в виде фигурки монаха) и реконструировав целые фрагменты обстановки конца XIX века. Отчего начинает казаться, будто сервиз или зеркало с карелинского снимка можно увидеть в соседней витрине, и избитая метафора про возможную лишь в фотографии победу над временем неожиданно получает материальное подтверждение.