выставка живопись
В Музее личных коллекций при ГМИИ имени Пушкина открылась первая в России персональная выставка Сергея Шаршуна — едва ли не единственного русского участника дадаизма и одного из самых ярких персонажей парижской русской диаспоры. Что пестрее и ярче — биография художника или его работы, сравнивала ИРИНА Ъ-КУЛИК.
В жизни Сергея Шаршуна событий хватило бы не на одну показательно необычную художественную биографию. Сын словацкого купца, родившийся в 1889 году в городе Бугуруслане Самарской губернии, Сергей Шаршун начал рисовать в студенческие годы — во время вынужденного безделья в период студенческой политической забастовки. В 1909 году он приехал в Москву и оказался в гуще бурной художественной жизни — ходил на первую, сенсационную московскую выставку французских кубистов, среди его знакомых Михаил Ларионов и Наталья Гончарова и поэт-заумник Алексей Крученых. В 1912-м Шаршун, дезертировав из армии, перебрался сначала в Берлин, а потом и в Париж, где посещал кубистическую академию La Palette и вообще с энтузиазмом исследовал мир искусства.
С началом первой мировой войны Сергей Шаршун переехал в Барселону, где и познакомился с пришедшими на его выставку дадаистами. По возвращении в Париж Сергей Шаршун примкнул к дада, участвовал во всех главных дадаистских скандалах и акциях и оставил свою подпись не только под несколькими манифестами движения, но и на знаменитом опусе Франсиса Пикабиа "Глаз Какодилат" — по сути, собрании автографов всех главных активистов дада, в том числе и Марселя Дюшана. А в 1921 году Шаршун пересекся и с берлинскими дадаистами, художник оказался там, собравшись было вернуться на родину, но потом одумался, завис в Берлине, а вскоре вернулся в Париж.
Участие в дадаизме было едва ли не самым ярким событием в жизни Шаршуна. Художник много лет спустя после официального конца движения издавал собственный самиздатовский дадаистский журнал. А недавно его работы были выставлены на грандиозной выставке "Дада", прошедшей в Париже, а затем в Нью-Йорке. Впрочем, и после самороспуска дадаизма художник не оставался вне общественной жизни. С середины 1920-х Сергей Шаршун, писавший не только картины, но и стихи и прозу, принимает активное участие в литературной жизни русских парижан. Он оставался в центре русского сообщества и после войны — успел поддержать некоторых эмигрантов второй волны, в том числе звезду из Лианозова Оскара Рабина. В 1971 году Сергей Шаршун удостоился прижизненной ретроспективы в парижском музее современного искусства. А в 1974-м, за год до смерти, отправился путешествовать на Галапагосские острова.
Но вся эта довольно бурная жизнь не слишком соотносится с весьма умиротворенной выставкой, представленной в Москве. Как и выставка другой великой богемной "тусовщицы" русского Парижа — Маревны, экспозиция Сергея Шаршуна демонстрирует искусство уравновешенное, кропотливое и удивительно ровное, без всяких признаков того художественного авантюризма, который так очаровывает в его биографии. В собрании работ, представленных специализирующейся на русском и восточноевропейском искусстве парижской галерее Le Minotaure (выставлявшей Шаршуна и на своем стенде на недавнем Салоне изящных искусств в Манеже), художник представлен исключительно живописными работами. Причем его стиль не то чтобы слишком менялся от 1920-х до 1960-х годов.
На выставке есть некоторое количество абстракций. Например, полотно конца 1920-х, красочные брызги на котором на двадцать лет предвосхитили "дриппинги" американца Джексона Поллока. Или композиции конца 1940-х — начала 1950-х, посвященные морю, на которых водная стихия предстает ошеломляюще многоцветной, но при этом на удивление геометричной. Есть на выставке и полотна, отсылающие к музыке. В названиях некоторых присутствуют имена композиторов, в других упоминаются музыкальные инструменты, например духовые. Но кажется, что и в абстракции Шаршун исходит не столько из звучания, сколько из формы инструмента — как и в многочисленных полотнах со скрипками и контрабасами, которые он препарирует в кубистическом духе.
Вообще-то в большинстве произведений художника предметы и пейзажи, несмотря ни на что, совершенно узнаваемы. Груша есть груша, артишок остается артишоком, вид Венеции знаком даже тем, кто видел город только на открытках. И даже в помянутом в названии одного из натюрмортов "предмете" нет ничего беспредметного. В ранних работах Шаршуна эти вполне реальные окна и деревья, зашифрованные в якобы абстрактных композициях, выглядели вполне по-дадаистски — ребусом или шуткой. Но в поздних произведениях художника все как нельзя более серьезно. Больше всего произведения Сергея Шаршуна напоминают не его собратьев по дадаизму или западных неодадаистов 1960-х, чьи опыты художник вполне мог наблюдать, а других своих младших современников — отечественных нонконформистов-метафизиков.