интерпретация
В киевском Молодом театре сыграли последнюю премьеру нынешнего сезона — спектакль по пьесе классика ХХ века драматурга Теннеси Уильямса "Орфей спускается в ад". Провинциальный ад в постановке Николая Яремкива оказался настолько невыразительным, что окончательно лишил зрителей сострадания к американскому Орфею.
Сетовать на то, что у киевских режиссеров Теннеси Уильямс не пользуется особой популярностью, в театральных рецензиях последнего времени стало почти обязательным зачином. Хотя как раз нынешний сезон отчасти исправил ситуацию: постановка Николая Яремкива в Молодом театре — уже третья в этом году попытка киевлян подступиться к эмоциональной эксцентрике американского классика. Правда, как и две предыдущие — одноактная драма "Эй, кто-нибудь!" в ТЮЗе и камерный спектакль "Не могу себе представить, что будет завтра" в Театре на Подоле (см. Ъ от 10 апреля),— это скорее эскизный набросок театра Уильямса. Говоря точнее, робкие вариации на тему о том, как скрестить чеховскую меланхолию с эмоциональной жесткостью вестерна.
Сюжет пьесы к орфеевскому мифу имеет отношение весьма отдаленное. Ад — всего лишь захолустный город, притулившийся к шоссе на окраине какого-то штата, Орфей — загрубевший романтик Вэл, случайный гость в этом городке, а его Эвридика Лейди Торренс торгует самым ходовым товаром для путешественников — горячительными напитками и дорожными ботинками. Трагедия в этом захолустье происходит, однако, совсем нешуточная: главному герою и его избраннице в финале предстоит погибнуть от рук парализованного мужа провинциальной Эвридики, которого зрители чуть ли не в первой сцене готовы списать со счета.
Хотя настоящая трагедия, по Уильямсу, начинается задолго до того, как на сцене льется кровь. Она не в банальной ревности, не во врожденном человеконенавистничестве старика Джейба Торренса, не в чудовищной социальной несправедливости, толкающей слабых духом к депрессии, а авантюристов — к преступлениям. Взаимное отчуждение, из-за которого в мире, пусть даже размером с провинциальный городок, страдают все, страшнее и старше власти денег. Парадокс пьесы в том, что отчуждение, в том числе царящее и между тайными любовниками, должно убить их гораздо раньше, чем пуля старого ревнивца.
О том, как не нужно играть Теннеси Уильямса, известно достаточно хорошо. Не стоит особенно напирать на вражду классов (так полагалось ставить американских авторов в советское время), вредно взвинчивать эмоции до крайности, нелепо опускаться до жесткой мелодрамы (на славянской сцене такой стиль постановки презрительно называют бродвейским) или чересчур увлекаться интеллектуальным рисунком пьесы. Кажется, любые "как не надо" в киевском Молодом театре усвоили достаточно хорошо. Во всяком случае, очевидных просчетов в работе постановщика и актеров нет. Как нет и явных удач: на одну верную интонацию или жест у любого исполнителя приходится как минимум две-три случайных. Особенно грешит приблизительностью Вэл Сергея Кучеренко, хотя и холодная неубедительно импульсивная Лейди Людмилы Дементьевой в течение всего первого акта держит зрителей не в напряжении, а скорее, в недоуменном оцепенении.
С окружением главных героев и того хуже. Режиссеры, как правило, прилагают максимум изобретательности, чтобы свита статистов-сплетников, обязательная во всех основных драмах Уильямса, оказалась достаточно красноречивой. Николая Яремкива в этом смысле хватает только на первую сцену: записные сплетницы Долли (Оксана Швец) и Бьюла (Надежда Козленко) появляются с китайскими зонтиками, хотя уже в следующем эпизоде от восточной темы ничего не остается. Если это и находка, то дорасти до полноценной смысловой детали ей, вероятно, придется не скоро. Но даже если в будущей жизни спектакля что-то подобное случится, это будет уже совсем другой "Орфей".