интерпретация
В пятницу в Колонном зале им. Лысенко Национальной филармонии выступил Киевский камерный оркестр под управлением Романа Кофмана. Нынешний худрук Боннского симфонического оркестра и дирижер Боннской оперы и на этот раз не изменил своей любви к музыкальной симметрии: Второй симфонией Людвига ван Бетховена в первом отделении он уравновесил исполнение Четырнадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича во втором.
Роман Кофман — пожалуй, единственный киевский дирижер, одинаково почитающий музыку и литературу. Не только потому, что сам пишет стихи, эссе и совершенно парадоксальные, неподражаемые предисловия к книгам. Выстраивая композиции своих программ, дирижер отталкивается скорее от литературы, чем от музыки. И в любом соседстве музыкальных произведений умеет находить свою особенную рифму и поэзию.
В нынешнем концерте Киевского камерного оркестра зарифмованными оказались Вторая симфония Людвига ван Бетховена и Четырнадцатая (предпоследняя) симфония Дмитрия Шостаковича, которая прозвучала в рамках филармонического цикла "Все симфонии Шостаковича". С сочинением немецкого классика все бы сложилось совсем хорошо, если бы не два обстоятельства. Во-первых, остановка — твердо уверенный в том, что публику необходимо воспитывать, дирижер прервал исполнение, когда у кого-то в зале запиликал мобильный телефон. Во-вторых, не выдерживающее никакой критики "пение" валторн во второй части. Впрочем, что и на этот раз выгодно отличало звучание Киевского камерного оркестра — так это тщательная, до мельчайших деталей, проработка фактуры. Именно благодаря ей симфония Бетховена превратилась в некое музыкальное облако: абсолютно прозрачное и невесомое, но готовое от любого дуновения ветра изменить собственные очертания.
Четырнадцатая симфония Дмитрия Шостаковича, одно из самых трагических произведений композитора, не терпит подобной многозначности. Тексты, на которых она основана,— стихотворения Федерико Гарсия Лорки, Гийома Аполлинера, Вильгельма Кюхельбекера, Райнера Марии Рильке,— каждый на свой лад говорят о смерти.
Как ни парадоксально, но знать, в какой обстановке создавалось это произведение, для его понимания даже важнее, чем услышать хорошее исполнение. Дмитрий Шостакович работал над симфонией во второй половине 1960-х годов, сразу после опубликования "Одного дня Ивана Денисовича", суда над Иосифом Бродским и процесса по делу Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Первым исполнением в 1969 году дирижировал Рудольф Баршай, вскоре после этого эмигрировавший в США. А киевской премьерой Четырнадцатой симфонии руководил дирижер-миф Игорь Блажков, буквально выжитый из Украины и сейчас проживающий в Германии.
Немецкая тема в истории этого сочинения вообще особая. Композитора чрезвычайно угнетало то, что главным содержанием его музыки долгие годы считали ненависть к фашистской Германии, хотя Четырнадцатая симфония по существу совсем о другом — об отношении к смерти.
Со всей очевидностью ни в звучании оркестра, ни в блестящем по интонации исполнении вокальных партий сопрано Оксаной Дикой и басом Тарасом Штондой не хватало характерности в подаче гримас смерти, о которых идет речь у композитора. Отчасти это компенсировалось присущей Роману Кофману детальной проработкой оркестровой фактуры, в которой слышны малейшие усиления и затихания звука. Впрочем, за статику оркестр стоит скорее благодарить, чем обвинять: в конце каждой миниатюрной части смерть то ли хлопками фрусты, то ли как-то иначе ставит на жизни свою жирную точку. А одиннадцать раз кряду повторившаяся картина насилия над человеческой жизнью предлагает свою симметрию жизни и смерти. Потому что и хорошей музыке, и хорошему исполнению всегда можно приписать другой, прямо противоположный смысл.