биеннале современное искусство
Искусство сегодня способно на многое, но вряд ли кто решится заподозрить в нем лишь некрофила и меланхолика, а не громкого резонера или хотя бы клоуна. Но кураторы Четвертой берлинской биеннале современного искусства решили посмотреть на современность под непривычным углом: они отменили концепцию и положились лишь на собственный вкус. Точности такого решения, абсолютно устроившего счастливую публику, удивлялся специально для Ъ АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Жилые квартиры и обычный офис, бывшие почтовые конюшни и строительный контейнер посреди улицы, евангелическая церковь и даже старое гарнизонное кладбище — в отборе выставочных пространств фантазия кураторов Берлинского биеннале не знала границ. Если можно было представить себе место, где искусство непредставимо, значит, оно там есть. Публике предложено утешаться тем, что все эти пространства расположены практически на одной улице — Аугустштрассе, знаменитой скоплением арт-галерей, да и входные билеты здесь практически отменили — их спрашивают лишь на двух выставках из дюжины: на Фабрике искусств "Кунстверке", главном экспозиционном пространстве, и в бывшей школе для еврейских девочек.
А, например, труд участника последней Венецианской биеннале Тони Зегаля (там у него в зале неожиданно начинали петь и танцевать смотрители) доступен всем желающим. Заходишь в бальный зал прошлого века, а тут прямо на полу парочка обнимается, целуется и говорит друг другу полушепотом нежности. Только успеваешь подумать: студенты капиталистического Запада совсем потеряли стыд и совесть, как до тебя доходит — это же акция такая, искусство! И позы любовников всего лишь цитата из классических поз, начиная с "Поцелуя" Родена. Принимать их пара будет до конца мая.
У очередной биеннале (бюджет ее составляет €3 млн) есть название, почерпнутое у Джона Стейнбека, чей роман "От мышей и людей" вдохновлял кураторов. В этом году их трое: знаменитый художник Маурицио Кателлан и двое критиков — Али Суботник и Массимилиано Джони. Классические размышления из серии "на троих" окончились едва ли не скандальным выбором: кураторы отказались от какой-либо концепции. Они положились на собственный вкус, и эта субъективность оказалась единственной декларацией. При этом назвать такую позицию просто эпатажной либо взятой с потолка невозможно. Кураторы честно работали полтора года. Они регулярно показывали предварительные выставки в берлинской галерее Гагосяна, а в городском журнале культурных новостей долго вели рубрику о современном искусстве, построенную на вопросах читателей. Обсуждались разные концепции: биеннале без искусства, биеннале без объектов, биеннале с объектами, но теми, которые не являются искусством... В результате решили просто сделать выставку, на которую хотелось бы сходить самим. Сделали. Сходили. Следом за ними потянулись толпы.
В результате такого нестандартного, некоторых так даже оскорбившего решения качество взяло верх над количеством, а также над слепой верностью понятию "первая свежесть". Публике показывают произведения не обязательно последних лет. Иные из них уже давно известны, как видео с лошадью модного ныне в Европе албанского художника Анри Сала или инсталляция на тему насилия от американского классика Брюса Наумана. Другие и вовсе принадлежат истории, как работы польского художника Тадеуша Кантора (1914-1990) или венского акциониста Отто Мюля. Его короткометражки датированы 1965 годом, когда большая часть посетителей Берлинского биеннале еще не родилась. Недавняя ретроспектива Мюля на родине сопровождалась чудовищными скандалами и едва ли не демонстрациями протеста. Художник, известный в том числе и своею молодежной коммуной, существовавшей в 70-е, не так давно освободился из тюрьмы. Он отсидел восемь лет за развращение малолетних. Как раз бывшие жертвы его сексуально-художественных практик и требовали запретить выставку Мюля, угрожая в качестве протеста уничтожать работы прямо в залах. А Берлину, кажется, не до Мюля, здесь все проходит спокойно.
Биеннале вообще поначалу выглядит как симпатичное, но не очень обязательное высказывание по поводу текущей современности. Разве что интереса к Восточной Европе на этот раз больше, чем обычно. Россия, например, представлена работой Виктора Алимпиева, чье видео прибыло на берега Шпрее из галереи "Риджина" (и публика, надо сказать, смотрит короткую ленту о девочках, барабанящих пальцами по столу, напряженно и подолгу). Алимпиева показывают в Еврейской школе, здании с эффектным фасадом конца 20-х в духе "новой вещественности", находящимся внутри на грани разрушения. Именно здесь расставляются главные смысловые акценты всего биеннале, становятся ясны настроения кураторов и тот художественный язык, которому они отдают предпочтение.
Меланхолия в век жестокости и насилия, ностальгия как средство спасения и образ мысли — так в итоге формулируются их подсознательные идеи и интересы. Сюжетно это перекликается с главным хитом нынешнего сезона в Берлине, прибывшей сюда из Парижа выставкой "Меланхолия" (в Новой национальной галерее большинство работ, конечно, классических). Но у биеннале свои сюжеты. Одни из них — некрофильские, как видеофильм американки Аиды Руиловой, посвященный влечению красивой женщины к мертвому старику (красавице, конечно, многое бы простилось в этих сценах, если бы он оказался ей отцом или хотя бы дядей). Другие — о жестокости жизни. В фотосерии о родах на дому американки Коры Маккоркл так много крови и страданий, так ярки физиологические подробности, что счастливый конец истории (мать окровавленными руками прижимает к себе младенца) выглядит счастливым скорее для ее участников, чем для публики.
Третий ряд сюжетов — о подсознательном страхе перед неизбежным, но так и не случающимся. В фильме румына Мирчи Кантора на экране встречаются волк и косуля. Они заперты в одной комнате и все время поглядывают друг на друга — она в пугливом ожидании, он в недоумении: и что это я, дескать, медлю. Провокация хоть и коротка по хронометражу, всего 2 минуты 43 секунды, но длится мучительно долго. В итоге так ничего не происходит (волк, видимо, был сыт), зато саспенсу позавидовал бы сам Альфред Хичкок.
Но главным все же оказался исторический подтекст. Его символом может стать работа Пола Маккарти, посвященная "истерическому дому". В спортивном зале беспрерывно хлопают двери, они еще и движутся вместе со своими стенами. Результат не только оглушительно громкий, но и устрашающий: хлопающая дверь с надвигающейся на зрителя стеной способна любого меланхолика превратить в холерика. Как и большую часть биеннале, Маккарти показывают в бывшей Еврейской школе, чей запущенный вид, обшарпанные стены и обветшалые потолки создают совершенно особую атмосферу, печальную и в то же время наполняющую происходящее особым смыслом. Она характеризует не только время депрессии и усталости, неопределенности целей и всеобщей дезориентации, столь характерное для нового века. Атмосфера извне проникает и в художественное произведение. Благодаря этому становится понятно, насколько для искусства сегодня важно не только "что" и "как", но и "где". Обстоятельство места оказывается главным членом предложения, его сказуемым и подлежащим одновременно.