Операция на человечности

В МТЮЗе показали премьеру «Собачьего сердца» Антона Федорова, одного из лидеров современной молодой режиссуры. Спектакль предлагает по-новому взглянуть на известных персонажей Булгакова, задает непростые вопросы и претендует на звание лучшей постановки сезона, считает Марина Шимадина.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Собачье сердце» — название знаковое для МТЮЗа. Именно его в 1987 году, еще до официальной публикации повести и выхода знаменитого фильма Владимира Бортко, поставила Генриетта Яновская, возглавив театр. Спектакль стал знаменитым и объехал полмира. Тогда, на заре перестройки, открытие прозы Булгакова казалось прорывом — она воспринималась как сатира на советский строй с его завиральными идеями радикальной переделки человека, а впереди маячила надежда на другую, новую жизнь. Нынешний спектакль МТЮЗа лишен всяких надежд, он смотрит на людей без иллюзий, но в то же время с огромной жалостью ко всем — и к несчастному Шарику-Шарикову, и к недобитой интеллигенции.

Антон Федоров ставит Булгакова как бы с чистого листа — для нового зрителя, который не видел легендарного спектакля Яновской, да и фильм Бортко вряд ли смотрел. И, вопреки стереотипам нашего прежнего восприятия, расставляет в повести совсем другие акценты. Интересно, что похожий перевертыш с Булгаковым недавно произвел Роман Габриа в новосибирском «Красном факеле»: там Шарикова играл один из лучших артистов труппы Владимир Лемешонок, которому по возрасту и благородству облика гораздо больше подошла бы роль профессора Преображенского.

В новом спектакле МТЮЗа Преображенский — не последний оплот цивилизованного мира, который готов разрушить «грядущий хам» Шариков вместе со Швондером. Герой Игоря Гордина, блестящий хирург и ученый, выглядит как избалованный московский барин и «буржуй»: живет в семи комнатах, ездит на «Аиду» ко второму акту, пьет с самого утра, дружит с кем надо и одним звонком «наверх» моментально решает вопрос с уплотнением. Представители новой власти — председатель домкома Швондер (Антон Коршунов) и его помощница (София Сливина) — его сами боятся до обморока.

В первых сценах артисты играют в комедийной манере, хорошо знакомой поклонникам Федорова: масочное существование, несвязная речь, состоящая большей частью из междометий, театральные шуточки. На сцену актеры выходят как бы в предпремьерной суете, настраиваясь и еще не слившись с образами, и при появлении пса поминают и «Даму с собачкой», где Гордин сыграл одну из своих главных ролей, и «Собаку на сене». Открытым театральным приемом решена и сцена с операцией, когда живую собаку «незаметно» для зрителя подменяют мохнатым чучелом.

Но, к счастью, постепенно этот фарсовый прием, который в «Мадам Бовари» Федорова успевал порядком наскучить за три часа, сходит на минимум. С появлением Шарикова в воздухе разливается какая-то напряженная, предгрозовая атмосфера. Актер МТЮЗа Андрей Максимов, прославившийся ролями в сериалах «Фишер» и «Слово пацана», невероятно смело играет это почти кафкианское преображение: из коробки выбирается уродливый гомункул в кровавых бинтах, который постепенно, на наших глазах, превращается в нечто человекоподобное, учится говорить и ходить на костылях, опираясь на кончики ботинок. Зрелище страшное и завораживающее.

И тут интересна и важна реакция окружающих. Две горничные (Екатерина Александрушкина и Алла Онофер) продолжают относиться к Шарикову по-женски радушно, как к домашнему питомцу или маленькому ребенку, что бы он ни вытворял — ну что возьмешь с неразумного. Помощник профессора Борменталь (Илья Шляга) в восторге от неслыханного открытия, сулящего научную славу, и увлеченно записывает наблюдения за «подопытным» на магнитофон, не забывая всякий раз громко и разборчиво повторять свою фамилию, чтоб уж наверняка остаться в истории.

А сам профессор Преображенский скорее подавлен результатами эксперимента — он-то с помощью пересадки гипофиза стремился открыть секрет вечной молодости. Вот за это ему бы хорошо заплатили! А новый человек — тьфу, бабы таких сами нарожают. Поэтому к Шарикову он с самого начала относится с брезгливостью как к побочному продукту неудачного опыта, дубликату непутевого пьяницы и вора Клима Чугункина — донора органов. В этом люмпен-пролетарии — темном, ограниченном, но в целом не злом — он отказывается увидеть человека. И, пожалуй, речь тут идет не столько об ответственности ученого за свое создание (как в недавнем фильме Йоргоса Лантимоса «Бедные-несчастные», где доктор Франкенштейн все же сумел признать в своем детище самостоятельную личность, принять и отпустить), сколько о снобизме интеллигенции, которая не воспринимает «это быдло» всерьез, пока оно не ворвется к нему в дом с револьвером.

Тем не менее Федоров не дает однозначных оценок: его Шариков может быть и отвратительным, наглым и страшным. Когда он изнасиловал Зину, та, прежде звонкая, как колокольчик, и легкая, как воздушный шарик, моментально поникла, словно из нее выкачали воздух,— Алла Онофер замечательно играет эту тему. Но когда тот же Шариков, уже вполне благообразный, перед обратной операцией потерянно зовет «папашу», ему невозможно не посочувствовать. Он, несчастное существо, обращается к своему творцу, который создал его вроде бы по собственному образу и подобию, но с презрением отвернулся от своего творения. И мотив богооставленности тут тоже явно слышится — недаром весь спектакль сопровождает музыка Скрябина.

Неудавшийся эксперимент Преображенского кажется крахом всего проекта под названием «человечество». Спектакль окончен, лавочку можно закрывать. Рабочие сцены разбирают щиты с оборванными обоями (художник спектакля — Ваня Боуден) — театр и культура тоже никому не помогли. Собачье сердце оказалось гораздо лучше человеческого, а людскую природу не улучшить никакими медицинскими манипуляциями.