выставки
Организаторы выставки "Античный миф в художественной культуре Западной Европы ХVII-ХIХ веков" в киевском Музее искусств им. Богдана и Варвары Ханенко решили напомнить посетителям об истоках европейской цивилизации. Истоки вспоминала ЕЛЕНА РЫБАКОВА.
Античного мифа в "Античном мифе" почти нет: на несколько десятков гравюр, составляющих основу экспозиции, мифологических сюжетов приходится чуть больше трети. Остальное — отголоски исторических легенд об Александре Македонском, Муции Сцеволе и Цезаре и зарисовки сцен античного быта на амфорах и чашах, найденных в позапрошлом веке в Крыму. И все же организаторы выставки с названием почти не ошиблись: речь действительно идет о судьбе античной мифологии, проще говоря, самой античности в культуре Нового времени. Точнее, о мифе античности, ее идеальном образе, просуществовавшем в сознании западного мира почти до конца ХIХ века. Самое удивительное, что значение этого образа даже спустя полтора столетия отнюдь не музейное — к интеллектуальным перипетиям нашего времени этот "античный миф" относится так же непосредственно, как память об осаде Трои к эпохе Гомера.
Способ обращения с античным материалом для большинства экспонатов напоминает испорченный телефон: от греков к римлянам, от Рима к эпохе Возрождения, от Возрождения к XVIII столетию — триумфу классицизма, представленному на выставке двумя десятками гравюр. К тому же древние сюжеты не просто кочуют из эпохи в эпоху, но еще перелагаются всякий раз новым художественным языком: гравюра пересказывает картину, пересказывающую легенду или миф, которые вычитаны у классиков. Интерес к способам передачи информации вытесняет значимость самой информации — многовековой механизм превращения античности в безликий каталог сюжетов экспозиция фиксирует с исключительной точностью. Все как в хорошем супермаркете: не так важно, что продается (продается повсюду примерно одно и то же), гораздо важнее — как упакован товар.
Говорить об изощренной технике гравирования или национальной трактовке эпизодов из жизни Цезаря в разных уголках Европы на выставке куда уместнее, чем о древних богах или героях. Это только кажется, что перед нами триумф Рима,— торжествует на самом деле типографский станок, с ловкостью превращающий живописные шедевры (среди образцов гравюр киевской коллекции — полотна Рубенса и Корреджо) в печатные оттиски. Очень поучительно, конечно, что фламандцам даже встречу богов привычнее изображать как бытовую сценку, а для французов вспомнить о деяниях Александра Македонского — лишний повод прославить Короля-Солнце. Подлинной античности, с нелицемерным вниманием к ее собственному историческому духу, у первых так же мало, как и у вторых. Яркие жесты, подчеркнуто выразительные позы, декор, драпировка, подмостки, на которых устанавливается императорское кресло,— весь театральный антураж гравюр об эпохе Расина и Тальма говорит намного больше, чем о Меркурии, Геркулесе или Цезаре, в чьи одежды художники готовы вырядить любой порок и любую добродетель.
Большинство выставленных гравюр создавались в те же годы, что и классические труды Лессинга, Винкельмана, Шиллера и Гете, окончательно закрепившие за античностью ярлык благородной простоты и образцового величия. То есть на добрых полтора века превратившие ее в школьную повинность — не только для школяров, но и для художников, философов и даже поэтов. Одно из следствий этого деспотизма представлено к удовольствию публики здесь же на выставке — вульгарный псевдогреческий декор на бюргерских сервизах конца ХIХ века, где боги, ладьи и колесницы разместились на солонках и супницах так же легко, как если бы речь шла об ангелочках или голубках и виньетках. Для желающих противостоять тирании бессмыслицы намечен другой путь — уважение к собственной истории античности, каковым, безусловно, сопровождалось приобретение настоящего шедевра в коллекцию Ханенко, скульптурного изображения богини Деметры (один из древнейших экспонатов выставки датируется V веком до н. э.). Ничего удивительного в том, что и сто лет спустя эта эпоха по-прежнему ждет открытий и нуждается в реабилитации. И в развенчании мифов, даже если сами они давно превратились в историю.