Старый город

Марокканское путешествие завершает Валерий Панюшкин

Марокканский город Фес остается самым ярким воспоминанием о стране. Прежде чем ехать в Фес, подумайте, хотите ли вы таких воспоминаний. Там огромная и совершенно не тронутая прогрессом Медина — старый город. Там Средневековье. Средневековье простирается прямо за стеной отеля Palais Jamai, как выйдешь из дверей — направо.

Утро

Утро в Фесе начинается в пять часов. Поют муэдзины. В городе сотни мечетей, и сотни муэдзинов, стало быть, поют одновременно призывную молитву "Азан". Они поют: "Аллах превыше всего". Европейское ухо поначалу не различает в их пении мелодий, сочиненных Сулейманом Великолепным. Они поют: "Никто и ничто не может сравниться с одним-единственным Богом — Всевышним Аллахом". Европейскому уху их пение кажется просто истовым криком. Они поют: "Я свидетельствую, что Мухаммад — посланник Аллаха". Они так убедительны, что неловко как-то продолжать нежиться в постели. Они поют: "Спешите на молитву. Молитва лучше сна. Спешите к спасению". Волей-неволей встаешь. Не так, как встают люди, разбуженные назойливым криком, а так, как встают с постели, чтобы не пропустить важное событие — конец света, например. Они поют на разные лады: "Нет бога, кроме Аллаха". И, даже вовсе не будучи мусульманином, одеваешься и выходишь из расписных дверей отеля в ожидании чуда какого-нибудь. Как если бы пропавший имам вернулся на белом коне, а ты сейчас выйдешь из отеля и увидишь пропавшего имама.

— Доброе утро, мсье,— говорит отельный привратник.

Привратник одет в белый балахон, белые гетры и красную шапочку феску, благодаря каковым фескам я только и знал о существовании города Фес.

Справа от отеля проезжие улицы кончаются, с обеих сторон пешехода обступают глухие каменные стены, и только успевай уворачиваться, повинуясь крику "балак-балак!", ибо погонщики ослов кричат именно так, когда левый вьюк скребет по стене, а между правым вьюком и противоположной стороной улицы места остается ровно столько, чтобы прижаться к стене незадачливому туристу. Улицы узки иногда настолько, что в начале улицы нельзя расставить в стороны руки, а в конце улицы дома сходятся так близко, что проскользнуть между домами могут только дети. Дети бегут нам навстречу, кричат что-то и, упираясь руками и ногами в стены домов по разные стороны улицы, карабкаются до высоты второго этажа, чтобы мы похвалили их ловкость. Дети идут домой из школы. Школа представляет собою что-то вроде беседки на углу — без окон и с земляным полом.

Время от времени улицы становятся лестницами, поскольку город стоит в предгорьях. Время от времени улицы расширяются, и тогда они становятся базаром. Торгуют рыбой, для развлечения покупателей отрубая акуле голову широким тесаком, так что акулья голова шлепает оземь. Торгуют бараниной, бараньими мозгами, сложенными, как черепа на картине Верещагина "Апофеоз войны", и бараньим жиром, закатанным в трехлитровые банки. Торгуют неизвестной ягодой, по виду похожей на гибрид малины и персика. Торгуют специями. Готовят еду. В одной из лавок сидит улыбающаяся пожилая женщина, а перед ней — раскаленный круглый камень, напоминающий голову великана. Женщина смачивает руки подсолнечным маслом из пластиковой бутылки, растягивает на залитом маслом столе тончайшее тесто, укутывает тестом свой раскаленный камень, и тесто жарится на камне, вздуваясь пузырями. Женщина готовит пастийю, слоеный пирог с голубятиной и сахаром.

И в каждой лавке предлагают попробовать пирогов, невиданных орехов, неизвестных фруктов. И, зная эксцентричные манеры европейцев, предлагают фрукты помыть. Вот этого как раз и нельзя делать: в Марокко расстройство желудка происходит, как правило, не от фруктов, а от воды.

Опасаясь есть на улице, мы заходим в ресторанчик. Просто толкаешь дверь в глухой уличной стене, входишь внутрь и понимаешь, что улицы города жители Феса используют, только чтобы ходить или торговать, а живут в домах, иногда превращая дома в рестораны. Дом изнутри неожиданно огромный: крытый внутренний двор с трехэтажной высоты потолком, примыкающие к внутреннему двору комнаты, легко превращаемые в ресторанные кабинеты. Мы едим баранину, вареные мелко нарезанные овощи и кускус. Про кускус нам рассказывают, что его нельзя есть у злых людей. Магическим образом через кускус колдун способен извести человека до смерти, если перемешает кускус отрубленной рукой мертвеца.

Мы едим с удовольствием, сопровождая обед простеньким, но приятным марокканским вином, которое в Марокко почему-то не противоречит халялю.

День

Мы идем в квартал красильщиков кож. О приближении красилен узнаешь по запаху. Пахнет не кожей, и не краской. Пахнет неизвестно чем таким отвратительным, что подобный запах, вероятно, должен быть в аду. Опять же, толкаешь дверь в глухой стене и поднимаешься наверх по проложенной внутри стены узкой каменной лестнице. В одном из поворотов лестницы сидит старик с горою свежей мяты на коленях. Он выдает каждому по пучку мяты и жестами рекомендует запихать мяту в нос. Запах невыносим.

Внутри квартала, который снаружи казался домом, помещаются кожевенные лавки, склады остроносых туфель-бабушей, гроздья кожаных сумок, пиджаков, плащей, шапок и пуфов. Сквозь кожаные дебри, попетляв по внутренним комнатам и лестницам, мы выходим наконец на балкон, возвышающийся над внутренним двором. Двор квартала красильщиков кож величиной с футбольное поле. Там внизу раздетые по пояс люди на глазах туристов, напихавших в нос мяты, соскребают кривыми ножами шерсть с кож. Другие дубят кожи в огромных бетонных ваннах. Третьи полощут кожи в бетонных ваннах с ярко-желтой, ярко-красной, ярко-синей краской. Краски, по пояс в которых работают красильщики, составляются на основе цветов и полудрагоценных камней. Белое дубильное вещество, по пояс в котором красильщики мнут и топчут кожи, составляется на основе голубиного помета. Говорят, красильщики не живут дольше пятидесяти лет, а к сорока годам руки у них мягкие, как лайковая перчатка, и искорежены артритом, как ствол оливкового дерева. Говорят еще, что красильное ремесло передается от отца к сыну, и всякий мальчик в квартале красильщиков кож гордится, что станет красильщиком. И всякая девочка мечтает за красильщика замуж. Трудиться в этом аду почетно.

Вечер

Мы гуляем по Медине до вечера. Мы давно заблудились в лабиринтах, понятия не имеем, где гостиница, и надеемся, что домой нас приведет нарочно нанятый гид. Выбирая, куда свернуть на каждом перекрестке, мы ориентируемся по запаху: подальше от квартала красильщиков кож, поближе к рядам, где торгуют специями.

Когда темнеет, из дверей в глухих городских стенах мальчишки принимаются кричать нам, чтобы мы зашли поужинать. "Дешевый кускус,— кричат они.— Дешевый кускус!" На площади под дивной красоты мозаичными воротами, в двух шагах от вделанного в стену фонтана и в трех шагах от единственного открытого для посещения немусульманами медресе, лежит истекающий кровью человек. Над ним полицейский, и вокруг него толпа зевак. Они стоят молча, ждут врача.

Гид утверждает, что нужно идти домой. Но чертово любопытство заставляет нас заглянуть в посудную лавку. Дверь в глухой стене, лестница. Внутренний двор на два этажа вверх, заставленный расписными тарелками, тажинами и вазами. Мы покупаем тарелки. Мы торгуемся, а владелец лавки с нескрываемым удовольствием поддерживает этот неспешный ритуал торговли. Он называет несусветно высокую цену, мы — несусветно низкую. Мы делаем вид, что уходим, он хватает нас за руки и уступает. Мы соглашаемся, он предлагает нам купить еще тарелок, еще ваз, еще тажинов и наконец весь дом со всем его содержимым по вполне сходной цене.

Мы выходим из посудной лавки, нагруженные керамикой, когда сумерки над Фесом стали совсем темнотой. И Медина пуста. Совершенно пуста. Нету ни одного прохожего. Не горит ни одно окно, потому что окна здесь вообще не смотрят на городские улицы, а смотрят во внутренние дворы. Нету торговцев и погонщиков. Нету даже ослов. Пустой каменный лабиринт, в котором только по запаху можно догадаться, что здесь живут люди.

— Не дай вам Бог оказаться ночью в Медине,— говорит гид.— Бежим!

Партнер проекта — туристическая компания "Люкс-Тур", 956 0798, www.luxe.ru