Барное катание

Колесо

вне игры с Андреем Колесниковым

В олимпийской сборной России преобладают женатые хоккеисты. Имеются, впрочем, и неженатые. Специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ стал свидетелем короткого семейного счастья первых, выслушал оправдания вторых и в недобрый час проверил, по-прежнему ли тверда рука у знаменитого в прошлом форварда, а ныне тренера сборной Бориса Михайлова.

Поздно вечером в Русском доме я столкнулся у гардероба с юношей, ждавшим, пока ему выдадут куртку. В ресторане Русского дома у хоккеистов был командный ужин. Тренеры разрешили им короткое свидание с женами.

Юноша, которого я увидел, не имел, конечно, никакого отношения к хоккеистам. Я видел хоккеистов: Александра Овечкина, Алексея Ковалева, Алексея Яшина. Все они под два метра. Причем я имею в виду ширину плеч.

Юноша, забиравший куртку, был не такой. Я думал, паренек подъехал из Ярославля поболеть за наших, чудом протырился в Русский дом, закрытый в этот вечер для посторонних, и даже получил свою порцию счастья — пару автографов от великих. Потом я посмотрел на его аккредитационную карточку. В ней было написано: "Андрей Таратухин". Этот парень днем первый раз вышел в составе нашей сборной на игру против Латвии и здорово показал себя в деле.

— Как игралось с латышами? — спросил я.

— Ой, с латышами хорошо игралось,— с удовольствием произнес он.

Даже какая-то любовь к латышам чувствовалась в этом замечании. Конечно, хорошо, мысленно согласился я. 9:2. Со всеми бы так хорошо игралось.

На матчах нашей сборной мы сидим на втором ряду, прямо за скамейкой запасных. Я вижу, что происходит с хоккеистами и тренерами. Иногда мне кажется, что я сам с ними сижу. На игре с латышами я видел, как Андрей Таратухин сидел, первое время просто окаменев. Он ни с кем не разговаривал почти два периода. Он думал, по-моему, только о том, пора ему уже на лед или еще нет. Потом он расслабился и очень громко смеялся, когда Александр Овечкин и Алексей Яшин забили, по-моему, самую красивую шайбу за все четыре игры. Он смеялся от счастья, потому что это было фантастически красиво, и потому что он видел, как бессильны латыши, и потому что все получилось. От такого счастья дети смеются в цирке, когда акробаты, накувыркавшись, спрыгивают из-под купола на батут в двух метрах от земли.

Я спросил, какой он себе представлял эту игру.

— Ну, такой... Я представлял себе, что такое возможно! — сказал он и задумался, прежде чем пояснить свою мысль, и только потом расшифровал: — Короче, нормально все!

За столиком у входа сидел Евгений Малкин.

— Я думал, с латышами будет чего-то другое,— признался он.— А они даже не дернулись.

Валерий Сюткин на сцене пел про великолепную пятерку и вратаря. Вратаря, Евгения Набокова, что-то тут не было, кстати, видно.

— Скажите, Женя,— спросил я господина Малкина,— тут, я смотрю, все на свидание с женами пришли, наглядеться на них, так сказать, не могут. А вы за столиком в полном одиночестве. Выходит так, что в обществе хоккеистов с каких-то пор без жены не очень прилично появляться.

— Ну и что, что без жены? — недовольно переспросил он.— Овечкин тоже не женат, причем точно! Афиногенов не женат! Но все равно же играем как-то!

— Ну, у вас в "Магнитке", видимо, другие традиции, доедете до НХЛ и женитесь — на умной трудолюбивой блондинке из России. Ваши товарищи ведь так в основном поступают.

— На следующий год поеду,— подтвердил он, сильно оживившись.— В "Питтсбург". Да, поеду...

Он задумался об этом. Тут к нам подсел Александр Овечкин.

— У вас, я вижу, стол для холостых,— сказал я.

— Не, мы нормально себя чувствуем,— отозвался Александр Овечкин.

Он сидел и напряженно смотрел на соревнования танцевальных пар в прямом эфире. Изображение размером пять на пять метров транслировалось на стену ресторана посредством видеопроектора.

— Нормально? — переспросил я.— Дым не мешает?

Здесь было вообще-то накурено.

— Да не, мы сами курим,— пожал он плечами.— Выпиваем иногда, можем даже косячок забить. Без проблем. Эй, стой! Жень, смотри, он это записал!

Александр Овечкин вырвал у меня тетрадку и принялся жадно вчитываться в мои каракули. Я как-то и не сопротивлялся этой глыбе, этому матерому человечищу.

— А, не, не написал! — обрадовался он и отдал тетрадку.— Это ж шутка такая!

— А почему в игре ты надеваешь шлем с затемненным стеклом? — поинтересовался я.

— Нравится, и все,— сказал он.— Это стиль мой просто. У каждого человека должен же быть стиль.

Я хотел спросить, тонирует ли он так же и стекла в своей машине (все-таки стиль должен прослеживаться, видимо, во всем), но после краткого размышления, вспомнив историю с тетрадкой, раздумал.

— Стиль в игре должен быть,— вместо этого сказал я.

Тоже вообще-то не самое удачное с точки зрения личной безопасности замечание.

— А у меня нету? — спросил он, и при взгляде на него у меня просто оборвалось что-то внутри.

Он смотрел на меня с такой детской надеждой, такая мольба была в этом взгляде — сказать, что есть, есть стиль! — что я сразу сказал. Никакой обиды, никакой подозрительности не было в этом взгляде. Одно глобальное, всепоглощающее сомнение: а вдруг и правда нету?

— Конечно, есть,— абсолютно искренне повторил я.— Еще какой. Если все пойдет нормально, то про следующие несколько лет будут говорить: эпоха Овечкина.

Я и правда так думаю. И я не понимаю, почему я должен об этом молчать. Ну вот я и сказал.

В коридоре капитан Алексей Ковалев говорил своей жене Жене:

— Все, дальше провожать не надо.

Так расстаются с любимыми на линии фронта. Дальше идти опасно. Она осталась. Он уехал на лифте на первый этаж. На лице ее была тоска.

Я вижу жен хоккеистов каждый день. На играх они сидят там же, за скамейкой запасных. То есть у хоккеистов и в самом деле надежный тыл. Эти эффектные девушки образованы, остроумны и до странности благоразумны. Во время матча с Латвией одна из них услышала, как полуголый юноша с торсом, любовно раскрашенным в цвета российского флага, и с бородкой, удивительно похожей на бородку Алексея Ковалева (уверен, парень стремился к такому эффекту), орал, когда на Дарюса Каспарайтиса рухнул латыш, "убей его, убей!" — и она наклонилась к этому парню и сказала:

— Извините, вы не могли бы тут не браниться?

— Так это же мы на хоккее?! — оторопел он.

— Вот именно,— ответила она, и даже я горжусь этим ответом, хотя имею отношение к нему только потому, что сидел в это время рядом с ней.

И вот теперь Женя Ковалева, когда за мужем захлопнулись двери лифта, вздохнула безо всякого облегчения:

— Господи, мы только здесь можем с ними поговорить! Мы, как болельщицы-фанатки, ловим каждый их взгляд, когда они после игры идут в автобус. Мы даже к автобусу подойти не можем! Нас не пускают! Их уводят, и все, понимаете?!

— Но вы же часто с ними ездите,— сказал я.— Неужели до сих пор не привыкли?

— Мы всегда с ними ездим,— резко сказала она.— У нас традиция такая.

Я думал, она скажет — работа.

— Ничего страшного,— продолжила она.— Мы же знаем, что мы им все равно нужны. Просто плакать иногда хочется.

Тут в зале зашумели, я услышал аплодисменты и крики "браво!" Оказалось, что в этот момент, исполняя оригинальный танец, упала итальянская пара, которая шла на первом месте. Теперь лидерами становились Татьяна Навка с Романом Костомаровым. Зал выдохнул с огромным облегчением.

У микрофона в это время с гитарой стоял Валерий Сюткин. Не знаю, что он хотел спеть, но сказал он вот что:

— Может, хватит радоваться чужим неудачам? Давайте, может, радоваться своим победам?

Снова раздались аплодисменты. Криков "браво!" я, правда, не услышал.

В этот момент в зал вошла еще одна девушка. Своими внешними данными она крайне напоминала жену хоккеиста. Но действительность даже превзошла ожидания. Это была Светлана Журова. В этот день она заняла седьмое место.

— Вы мне обещали после тысячи метров рассказать молитву Лидии Скобликовой, которой она с вами поделилась. Вы ее теперь читаете перед каждым стартом. Скажете? — спросил я ее через час, когда она поужинала.

— Сказать вам ее всю? — переспросила она.

— А она длинная?

— Я в пути, Иисус Христос впереди, Богородица внутри, апостолы позади... — смущенно произнесла олимпийская чемпионка по конькам.

Я подумал, что вся эта компания в такой ситуации тоже должна быть на коньках.

— Это все?

— Ну, еще что-то я от себя добавляю. Но это вряд ли я скажу вам. Ну ладно, скажу. Я про себя добавляю еще, что внутри Россия, сын и еще молящиеся люди все,— сказала она и внимательно посмотрела на меня. Она хотела понять, как я к этому отношусь. Может, она боялась, что я улыбнусь. Видимо, ответ, который она обнаружила, ее удовлетворил.

— Не переживайте из-за этого седьмого места,— сказал я.— Ну седьмое. Вы герой. Вы родили сына и вернулись. Вы выиграли Олимпиаду. От вас никто этого не ждал. А те, от кого ждали, не выиграли. Вы — лучшая. Вы правда лучшая.

— На три килограмма похудела сегодня,— обеспокоенно сказала она, слишком буквально поняв мои слова и решив, наверное, что после сегодняшнего старта в этом у кого-то могут появиться сомнения.— Ну это ладно. Я пойду еще покушаю. Я не переживаю из-за седьмого места. Вернее, я очень переживаю. Вы знаете, сколько писем и стихов мне написали после победы? Я страшно переживаю. Просто... после пятисот метров я нырнула в омут людской любви и к тысячеметровке не смогла выплыть. Я так хотела! Первые двести метров это показали. Но я не смогла.

Я, кажется, спросил у нее обо всем, о чем хотел. Может, надо было еще поинтересоваться, что она будет делать с полусотней тысяч долларов, которые она должна получить за победу. Но я знал и это. Перед Олимпиадой семья Журовых купила небольшой домик. Можно даже сказать, что маленький. Она заняла у знакомых голландцев (у своих соперников) именно 50 тысяч и пообещала отдать их в начале марта. Кроме того, она продала свою подержанную иномарку, а вместо нее купила "копейку" — за 350, что ли, долларов.

Хоккеисты тем временем начали разъезжаться. Я увидел Алексея Яшина.

— Александр Овечкин вам сегодня вечером снаряды подносил,— сказал я ему.

— Сам он тоже выстрелил. Ну и я тоже забил... Ты на чем домой едешь? — крикнул он Илье Ковальчуку.— Сейчас надо играть друг на друга.

— Да, сегодня ребята давали, я забивал,— услышал это и поскорее согласился подошедший к нам Ковальчук.— Мы сегодня нормально все сделали. С Казахстаном слишком спокойные были.

Они и сейчас были спокойные. Не слишком ли, начал беспокоиться я.

Тут же, на выходе, я увидел, как тренер Борис Михайлов пытается унести в зал из бара сразу четыре чашки кофе. Он поставил маленькие чашки одна на другую. Так же он поступил с большими — и приготовился сделать первый шаг.

— Стойте! — крикнул я.— Я вам помогу!

И я, как мне показалось, виртуозно снял верхнюю маленькую чашку — так, что не пролилось ни капли. То же самое я прицелился сделать и с большой верхней чашкой.

— Ну вы что делаете?! — возмутился он.

— Как что? Я ваш кофе спас.

— Обратно поставьте,— приказал он.

Я поставил.

— Ну, я пошел,— пробормотал Борис Михайлов.

Под руку не надо было, конечно, но я не удержался:

— Жалко. Не донесете вы ваш кофе.

— Да при чем тут кофе? — прошептал он.— Да я же проверяю просто: руки трясутся или нет.

Донес.