Цветок их тайны

Любуется Анна Толстова

С выставкой "Русский символизм. 'Голубая роза'" Третьяковская галерея только что успешно прогастролировала на фестивале "Европалия" в Брюсселе, покрыв всех образами неземной красоты и нечеловеческой духовности. Но духовность эта для западного зрителя остается, как правило, непереводимой: ведь без чтения поэтов-символистов и философов-теософов трудно понять, что Виктор Васнецов или Михаил Нестеров — это про соборность, а Николай Рерих — про дионисийство. Остается лишь неопределенное чувство, что все они — о неземном, неизреченном и таинственном. Зато красота формы впечатляет с ходу. Так было и сто назад, когда в 1906-м молодой испанский художник Пабло Пикассо часами простаивал в зале Михаила Врубеля на выставке русского искусства, устроенной Сергеем Дягилевым в Париже. И теперь некоторые даже весь французский кубизм выводят из кристаллических форм русского безумца, заметившего, что "форма — главнейшее содержание пластики".

Летом 1895 года в сборнике "Русские символисты" Валерий Брюсов опубликовал самое знаменитое свое стихотворение. А именно моностих: "О закрой свои бледные ноги". Как шутил потом Юрий Тынянов, первым вопросом шокированного читателя было "Почему всего одна строка?" и только вторым — "Чьи это ноги?" Так проблема формы вышла на первое место, оттеснив содержание на второе. На вопрос "чьи ноги?" русская общественная мысль отвечала по-разному. Владимир Соловьев, например, полагал, что ноги принадлежат некоей особе, страдающей малокровием. Василий Розанов мыслил более глобально, диагностировав новое отношение к женщине — не как к душевному другу, а как к объекту полового влечения, мучительного и сладостного одновременно. Этим новым отношением, для которого вскоре найдутся более точные термины в сочинениях одного венского психолога, действительно пропитано все искусство символизма, будь то откровенный эротизм врубелевских демонов или сокровенный — нестеровских послушниц. В формальном плане важно, что Брюсов очень точно определил общий тон атмосферы Серебряного века как нечто бледное — бледность ведь очень к лицу Прекрасным Дамам. Это бледность фресок — их во множестве писали Врубель, Нестеров, Васнецов. Или шпалер — голубо-зеленые сцены в парках у Виктора Борисова-Мусатова выглядят, как поблекшие гобелены.

Брюсов якобы придумал название и для самой главной выставки русского символизма, сделанной весной 1907 года, — "Голубая роза". Интерьеры особняка на Мясницкой, где она проходила, специально были выдержаны в голубой гамме. И хотя в названии имелся в виду роман немецкого романтика Новалиса о поисках мистического голубого цветка, вышло так, что Брюсов опять разглядел преобладающий колорит — не только живописцев группы, которую будут называть по выставке "Голубой розой", но и всей эпохи в целом. Этот борисов-мусатовский зелено-голубой тон — первое, по чему узнают художников "саратовской школы": Павла Кузнецова и Петра Уткина, даже статуи спящих мальчиков Александра Матвеева так и хочется себе представить в туманно-голубоватой зелени старинного сада. Но и несаратовские "голуборозовцы" Сергей Судейкин, Николай Сапунов, Мартирос Сарьян отдали дань программной синеве. Ведь и первый наш абстракционист Василий Кандинский видел в синем цвете квинтэссенцию духовного в искусстве. Так что, оставив французский кубизм в покое, можем утверждать: ноги русского авангарда растут именно из символизма.